– Нам повезло меньше, – сказала Поль. – Пьеса была как раз на выходе. Вы не считаете странной манеру людей сосредоточиваться на себе, когда возникают тревожные события? Даже торговка фиалками возле моего дома говорила мне, что за последние два дня не продала и трех букетов.

Такси остановилось на ползущей вверх улочке. Пока Пьер расплачивался, Поль с Ксавьер сделали несколько шагов; Ксавьер зачарованно смотрела на Поль.

– Хорош я буду, когда явлюсь в это заведение в сопровождении трех женщин, – сквозь зубы проворчал Пьер.

Он со злостью смотрел на темный тупик, в который устремилась Поль. Все дома, казалось, спали. На деревянной дверце в самой глубине виднелась надпись вылинявшими буквами «Севильяна».

– Я позвонила, чтобы для нас оставили хороший столик, – сказала Поль.

Она вошла первой и сразу направилась к мужчине со смуглым лицом, должно быть, хозяину. Они с улыбкой обменялись несколькими словами. Зал был совсем маленький, находившийся посреди потолка прожектор изливал розовый свет на танцплощадку, где теснились несколько пар; остальную часть помещения окутывал полумрак. Поль двинулась к одному из столиков, стоявших у стены и отделенных друг от друга деревянными перегородками.

– Как мило! – сказала Франсуаза. – Здесь все расположено, как в Севилье.

Она собралась было повернуться к Пьеру; ей вспомнились прекрасные вечера, которые двумя годами раньше они провели в танцевальном доме возле площади Аламеда, но Пьер не был расположен предаваться воспоминаниям. Он без особой радости заказал официанту бутылку мансанильи. Франсуаза оглянулась вокруг; она любила эти первые мгновения, когда обстановка и люди образовывали еще неясное целое, утопавшее в табачном дыму. Радостно было думать, что этот смутный спектакль мало-помалу прояснится и разрешится множеством захватывающих подробностей и эпизодов.

– Что мне здесь нравится, – заметила Поль, – так это отсутствие псевдоживописности.

– Да, никакого украшательства, – согласилась Франсуаза.

Столики из грубого дерева, так же как табуреты, служившие сиденьями, и бар, за которым громоздились бочонки испанского вина. Ничто не задерживало взгляда, за исключением помоста, где стояло фортепьяно и где музыканты в светлых костюмах держали на коленях прекрасные сверкающие гитары.

– Надо снять пальто, – сказала Поль, коснувшись плеча Ксавьер.

Ксавьер улыбнулась; с тех пор, как они сели в такси, она не спускала глаз с Поль. С покорностью сомнамбулы она сняла свою одежду.

– Какое прелестное платье! – восхитилась Поль.

Пьер обратил на Ксавьер пронизывающий взгляд.

– Почему вы храните эту розу? Она завяла, – сухо заметил он.

Смерив его взглядом, Ксавьер медленно сняла розу с корсажа и воткнула ее в стакан с мансанильей, который официант поставил перед ней.

– Вы думаете, что это вернет ей силы? – спросила Франсуаза.

– А почему нет? – отозвалась Ксавьер, украдкой наблюдая за больным цветком.

– Гитаристы хороши, не правда ли? – сказала Поль. – У них настоящий стиль фламенко. Это они создают всю атмосферу. – Она обратила взгляд в сторону бара. – Я опасалась, что здесь будет пусто, но испанцев не так уж трогают события.

– Эти женщины поразительны, – заметила Франсуаза. – У них толстенный слой румян, и, однако, это не придает им неестественный вид, их лица остаются на редкость живыми.

Одну за одной она рассматривала маленьких толстых испанок с сильно накрашенными лицами и густыми черными шевелюрами. Они в точности были похожи на женщин Севильи, которые летними вечерами носили за ухом букетики цветов белоуса с тяжелым запахом.

– А как они танцуют! – сказала Поль. – Я часто прихожу сюда полюбоваться ими. Они все пухлые и приземистые и кажутся неуклюжими, но как только начинают двигаться, их тела становятся такими воздушными и благородными.

Франсуаза пригубила вино. Этот вкус сушеного ореха воскресил для нее воспоминания о милосердной прохладе севильских баров, где вместе с Пьером она объедалась оливками и анчоусами, в то время как солнце расплющивало улицы; она обратила глаза к нему, ей хотелось вместе с ним вспомнить те прекрасные каникулы. Но недоброжелательный взгляд Пьера был прикован к Ксавьер.

– Что ж, немного понадобилось времени, – сказал он.

Роза с одурманенным видом жалобно поникла на своем стебле, она совсем пожелтела, а ее лепестки стали рыжими, Ксавьер осторожно взяла ее пальцами.

– Да, думаю, она окончательно умерла, – сказала она.

Бросив ее на стол, Ксавьер с вызовом взглянула на Пьера, потом схватила свой стакан и залпом выпила его. Поль с удивлением широко раскрыла глаза.

– У души розы приятный вкус? – спросил Пьер.

Ксавьер откинулась назад и, ничего не ответив, закурила сигарету. Наступило неловкое молчание. Поль улыбнулась Франсуазе.

– Не хотите попробовать пасодобль? – спросила она, явно желая отвлечь внимание.

– Когда я танцую с вами, у меня возникает иллюзия, будто я умею, – поднимаясь, ответила Франсуаза.

Пьер с Ксавьер остались сидеть рядом, не обменявшись ни словом; Ксавьер зачарованно следила за дымом от своей сигареты.

– Что с проектом сольного концерта? – через какое-то время спросила Франсуаза.

– Если ситуация прояснится, я что-нибудь предприму в мае, – отвечала Поль.

– Наверняка это будет успех, – сказала Франсуаза.

– Возможно. – По лицу Поль пробежала тень. – Но меня интересует не столько это. Мне так хотелось бы найти способ ввести стиль моих танцев в театр.

– Но вы отчасти это делаете, – заметила Франсуаза, – ваша пластика так прекрасна.

– Этого недостаточно, – возразила Поль. – Я уверена, надо искать что-то еще, что-то действительно новое. – Лицо ее снова омрачилось. – Только придется нащупывать, рисковать…

Франсуаза растроганно, с сочувствием взглянула на нее. Когда Поль отринула свое прошлое, чтобы броситься в объятия Берже, рядом с ним она думала начать жизнь рискованную и героическую, а Берже, как истинный коммерсант, теперь лишь эксплуатировал приобретенную Поль репутацию. Поль принесла ему слишком много жертв, чтобы признаться в своем разочаровании, однако Франсуаза угадывала мучительные трещины в этой любви, в этом счастье, которое Поль продолжала подтверждать. Что-то горестное подступило к горлу Франсуазы. В отсеке, где она их оставила, Пьер и Ксавьер по-прежнему безмолвствовали. Пьер курил, Ксавьер, немного опустив голову, украдкой с огорчением поглядывала на него. Как она была свободна! Свободна в своем сердце, в своих мыслях, свободна страдать, сомневаться, ненавидеть. Никакое прошлое, никакая клятва, никакая верность самой себе не связывали ее.

Пение гитар смолкло. Поль с Франсуазой вернулись на свое место. Франсуаза с некоторым беспокойством увидела, что бутылка мансанильи пуста, а глаза Ксавьер слишком ярко блестят под длинными ресницами, окрашенными в синий цвет.