– Сейчас вы увидите танцовщицу, – сказала Поль. – Я считаю, что она высочайшего класса.

На середину танцплощадки вышла женщина зрелых лет в испанском костюме. Ее круглое лицо обрамляли черные волосы, разделенные посередине пробором и увенчанные красным, как ее шаль, гребнем. Она всем улыбнулась, а гитарист тем временем извлек из своего инструмента несколько резких аккордов. Он начал играть; бюст женщины медленно распрямился, она вскинула вверх прекрасные молодые руки, ее пальцы застучали кастаньетами, и тело ее с детской легкостью пришло в движение. Широкая цветастая юбка вихрем кружила вокруг ее мускулистых ног.

– Какой красивой она вдруг стала, – сказала Франсуаза, повернувшись к Ксавьер.

Ксавьер ничего не ответила. Погруженная в свои страстные созерцания, она никого не подпускала к себе. Щеки ее порозовели, она уже не контролировала выражение лица, а взгляд ее с оторопью и восхищением следил за движениями танцовщицы. Франсуаза допила свой стакан. Она прекрасно знала, что никогда нельзя слиться с Ксавьер в каком-нибудь действии или общем чувстве, но после сладости, которую она только что ощутила, вновь обретя ее нежность, ей было тяжело не существовать для нее больше. Франсуаза снова сосредоточилась на танцовщице. Теперь та улыбалась воображаемому ухажеру, завлекала его, ускользала от него и наконец падала в его объятия. Потом она стала колдуньей, с движениями, полными опасной тайны. После этого она изобразила веселую крестьянку, с вытаращенными глазами и безумным видом кружащуюся на деревенском празднике. Молодость, бесшабашная радость, отраженные в ее танце, приобретали в этом стареющем теле, в котором они расцветали, волнующую чистоту. Франсуаза не могла устоять и еще раз бросила взгляд на Ксавьер; она вздрогнула от неожиданности: Ксавьер больше не смотрела, опустив голову, она держала в правой руке наполовину сгоревшую сигарету и медленно подносила ее к левой руке. Франсуаза едва не вскрикнула; Ксавьер приложила красный огонек к коже, и губы ее тронула пронзительная улыбка; то была интимная, одинокая улыбка, вроде улыбки безумной, сладостная, искаженная улыбка женщины во власти наслаждения, вид ее с трудом можно было выдержать, она таила в себе нечто ужасное.

Танцовщица закончила свой номер и поклонилась под аплодисменты. Поль молча повернула голову, ее огромные глаза округлились, в них застыл вопрос. Пьер давно уже заметил действие Ксавьер; раз никто не считал нужным что-то сказать, Франсуаза сдержалась, и тем не менее то, что происходило, было невыносимо. Кокетливо и шаловливо округлив губы, Ксавьер осторожно дула на покрывавший ожог пепел. Рассеяв этот маленький защитный слой, она снова приложила к обнажившейся ранке горящий кончик своей сигареты. Франсуаза отпрянула. Возмущалась не только ее плоть – она почувствовала себя задетой до самой сердцевины своего существа более глубоким и непоправимым образом. Эта маниакальная гримаса угрожала опасностью более неотвратимой, нежели все те, что она когда-либо себе воображала. Совсем рядом находилось то, что жадно сосредоточивалось само на себе, что уверенно существовало лишь для себя; к этому нельзя было приблизиться даже мысленно – в тот момент, когда Франсуаза почти касалась цели, мысль распадалась; это был не осязаемый предмет, а бесконечное искреннее и непрерывное исчезновение, прозрачное лишь для себя самого и всегда непроницаемое. Можно было лишь кружить вокруг в вечном удалении.

– Это глупо, – сказала она, – вы сожжете себя до кости.

Подняв голову, Ксавьер немного растерянно оглянулась вокруг.

– Это не больно, – проговорила она.

Поль взяла ее за руку.

– Через минуту вам будет ужасно больно. Какое ребячество!

Рана была большой, как монета в десять су, и казалась очень глубокой.

– Клянусь вам, я ничего не чувствую. – Ксавьер отняла руку. С заговорщическим и довольным видом взглянув на рану, она добавила: – Ожог – это наслаждение.

Подошла танцовщица. Одной рукой она держала поднос, а другой – кувшин с двумя отверстиями, которыми испанцы пользуются для угощения.

– Кто хочет выпить за мое здоровье? – спросила она.

Пьер положил на блюдо сто франков, а Поль взяла кувшин. Она сказала женщине несколько слов по-испански, потом запрокинула назад голову и ловко направила в рот струю красного вина, которую остановила резким движением.

– Ваша очередь, – сказала она Пьеру.

Взяв кувшин, Пьер с опаской взглянул на него, потом, запрокинув голову, поднес отверстие к самым губам.

– Нет, не так. – Женщина твердой рукой отодвинула кувшин. Пьер дал вину литься в рот с минуту, потом сделал какое-то движение, чтобы вздохнуть, и жидкость пролилась на его галстук.

– Черт! – в ярости произнес он.

Танцовщица рассмеялась и стала бранить его на испанском. У него был такой раздосадованный вид, что взрыв веселья оживил строгие черты Поль. Франсуазе с трудом удалось слабо улыбнуться. В ней поселился страх, и ничто не могло отвлечь ее от этого. На сей раз опасность грозила не только ее счастью.

– Мы останемся еще ненадолго? – спросил Пьер.

– Если вам это не наскучит, – робко ответила Ксавьер.

Поль только что ушла. Своим очарованием этот вечер был обязан ее спокойной веселости. Она приобщила их, одного за другим, к наиболее редким фигурам пасодобля и танго, она пригласила к их столику танцовщицу и добилась, чтобы та спела им прекрасные народные мелодии, которые хором подхватывали все присутствующие. Они выпили много мансанильи. Пьер в конце концов повеселел, к нему вернулось хорошее настроение. Ксавьер, казалось, не страдала от ожога; на ее лице по очереди отражалось множество сильных и противоречивых чувств. И лишь для Франсуазы время прошло тягостно. Музыка, песни, танец – ничто не могло сломить парализовавшую ее тревогу: с той минуты, как Ксавьер обожгла себе руку, мысленно она не могла оторваться от того искаженного, исступленного лица, воспоминание о котором заставляло ее содрогаться. Франсуаза повернулась к Пьеру, ей необходимо было вновь обрести с ним контакт, однако она слишком резко оторвалась от него, и ей больше не удавалось с ним воссоединиться. Она осталась одна. Пьер и Ксавьер разговаривали, но их голоса доносились, казалось, издалека.

– Почему вы это сделали? – спросил Пьер, коснувшись руки Ксавьер.

Ксавьер бросила на него умоляющий взгляд. Лицо ее выражало безусловную нежную смиренность. Это из-за нее Франсуаза ожесточилась против Пьера так, что не могла даже больше улыбаться ему, а Ксавьер давно уже молча примирилась с ним и, казалось, была готова упасть в его объятия.

– Почему? – повторил Пьер. Он с минуту смотрел на истерзанную руку. – Я готов поклясться, что это священный ожог.

Ксавьер улыбалась, обратив к нему беззащитное лицо.

– Искупительный ожог, – продолжал он.

– Да, – согласилась Ксавьер. – Я была так недостойно сентиментальна с этой розой. Мне стало стыдно!

– Так вы хотели похоронить в себе воспоминание о вчерашнем вечере? – Пьер говорил дружеским тоном, но был крайне напряжен.