– Ты же не собираешься заставить ее признать, что она ревнует ко мне из любви к тебе? – устало сказала она.

– Я, безусловно, буду выглядеть фатом, а она придет в бешенство, – ответил Пьер, – но я пойду на риск.

– Нет, – сказала Франсуаза. Если Пьер потеряет Ксавьер, она, в свою очередь, почувствует себя виноватой, и это будет невыносимо. – Нет, прошу тебя. Впрочем, плакала я не поэтому.

– Тогда почему?

– Ты будешь смеяться надо мной, – слабо улыбнувшись, отвечала она. У нее появился проблеск надежды; быть может, если ей удастся облечь в слова свою тревогу, она сможет избавиться от нее. – Все дело в том, что я сделала открытие: Ксавьер обладает таким же сознанием, как мое. А тебе не случалось уже как бы изнутри ощутить сознание другого? – Она снова дрожала, слова не приносили избавления. – Знаешь, с этим нельзя смириться.

Пьер смотрел на нее с некоторым недоверием.

– Ты думаешь, что я пьяна, – продолжала Франсуаза. – Впрочем, я действительно пьяна, но это ничего не меняет. Чему ты так удивляешься? – Она вдруг встала. – Если бы я сказала тебе, что боюсь смерти, ты понял бы. Так вот, это так же реально и так же невыносимо страшно. Естественно, каждый знает, что в мире он не один. Такие вещи обычно принято говорить, как говорят, например, что когда-нибудь умрешь. Но если начинаешь в это верить…

Она прислонилась к стене, комната кружилась вокруг нее. Пьер взял ее за руку.

– Послушай, ты не думаешь, что тебе нужно отдохнуть? Я не отношусь к тому, что ты мне говоришь, с легкостью, но лучше будет поговорить об этом спокойно, когда ты немного поспишь.

– Об этом нечего больше сказать, – отвечала Франсуаза. У нее снова потекли слезы, она устала до смерти.

– Иди отдохни, – сказал Пьер.

Он уложил ее на кровать, снял с нее туфли и набросил на нее одеяло.

– Мне, пожалуй, хочется на воздух, – сказал он, – но я останусь с тобой, пока ты не заснешь.

Он сел подле нее, и она прижала его руку к своей щеке. Этим вечером любви Пьера было уже недостаточно, чтобы дать ей покой. Он не мог защитить ее от того, что открылось ей сегодня; это было вне досягаемости, Франсуаза даже не чувствовала больше таинственного шелеста некоего присутствия, а между тем оно продолжало неумолимо существовать. Усталость, огорчения, даже бедствия, которые Ксавьер, поселившись в Париже, принесла с собой, все это Франсуаза принимала всем сердцем, поскольку это были моменты ее собственной жизни; но то, что произошло ночью, было другого рода: она не могла присвоить себе этого. И вот теперь мир вставал перед ней, как необъятный запрет: то был только что свершившийся крах самого ее существования.

Улыбнувшись консьержке, Франсуаза пересекла внутренний двор, где лежали без дела старые декорации; она быстро поднялась по зеленой деревянной лестнице. Вот уже несколько дней театр не давал спектаклей, и она радовалась возможности провести с Пьером долгий вечер. Она не видела его сутки, и к ее нетерпению примешивалось немного беспокойства. Ей так и не удавалось со спокойным сердцем ожидать рассказа о его выходах с Ксавьер, хотя все они были похожими: поцелуи, споры, нежные примирения, пламенные беседы, продолжительное молчание. Она открыла дверь. Пьер склонился над ящиком какого-то комода, переворачивая пачки бумаг. Он бросился к ней.

– Ах! Как давно я тебя не видел, – сказал он. – Я проклинал Бернхайма с его деловыми обедами! Они отпустили меня только на время репетиции. – Он обнял Франсуазу за плечи. – Как ты?

– У меня тысяча вещей, о которых надо тебе рассказать. – Она коснулась его волос, затылка; каждый раз, как она встречалась с ним, ей хотелось удостовериться, что он из плоти и крови.

– Что ты тут делал? Наводил порядок?

– О! Я от этого отказываюсь, это безнадежно, – ответил Пьер, бросив в сторону комода злой взгляд. – Впрочем, это не так уж срочно, – добавил он.

– На этой генеральной явно ощущался спад напряженности, – заметила Франсуаза.

– Да, думается, и на сей раз пронесло. На какое время – дело другое. – Пьер потер свою трубку о нос, чтобы придать ей блеска. – Это был успех?

– Много смеялись; я не уверена, что рассчитывали именно на такой эффект, но я, во всяком случае, славно повеселилась. Бланш Буге хотела оставить меня на ужин, но я сбежала с Рамбленом. Он таскал меня уж не помню по скольким барам, однако я выдержала. Это не помешало мне хорошо работать весь день.

– Ты подробно расскажешь мне о пьесе, и о Буге, и о Рамблене. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Налей мне немного виски, – ответила Франсуаза. – И расскажи сначала, что ты делал? Ты провел хороший вечер с Ксавьер?

– Уф! – Пьер воздел руки к небу. – Ты представить не можешь такой корриды. К счастью, кончилось все хорошо, но в течение двух часов мы, дрожа от гнева, сидели бок о бок в углу «Поль Нор». Никогда еще не случалось такой мрачной драмы.

Он достал из шкафа бутылку «Vat 69» и наполнил до половины два стакана.

– Что произошло? – спросила Франсуаза.

– Так вот, я наконец заговорил о ее ревности к тебе, – начал Пьер.

– Ты не должен был, – заметила Франсуаза.

– Я говорил тебе, что настроен решительно.

– Как ты подступил к этому?

– Мы говорили о ее однобокости, и я сказал, что в общем у нее это сильная и достойная уважения сторона, но есть случай, где этому не место, а именно – внутри трио. Она охотно согласилась, но когда я добавил, что тем не менее создается впечатление, будто она ревнует к тебе, Ксавьер покраснела от удивления и возмущения.

– Положение у тебя было нелегкое, – заметила Франсуаза.

– Верно, – согласился Пьер. – Я мог бы показаться ей смешным или одиозным. Но она не мелочна, ее лишь поразила основа обвинения; она яростно отбивалась, но я стойко держался и напомнил ей множество примеров. Она плакала от злости и так сильно ненавидела меня, что я испугался, я подумал, что она умрет, задохнувшись.

Франсуаза с мучительным беспокойством посмотрела на него.

– Ты, по крайней мере, уверен, что она не таит на тебя обиды?

– Полностью уверен. Вначале я тоже рассердился. Но потом объяснил, что хотел лишь прийти ей на помощь, поскольку в твоих глазах она становится отвратительной. Я дал ей понять, как трудно то, что мы предполагаем осуществить втроем, и сколько доброй воли это потребует от каждого из нас. Когда она убедилась, что в моих словах нет никакого осуждения, что я лишь предостерег ее от опасности, то перестала сердиться на меня. Думаю, она не только простила меня, но и решила сделать над собой огромное усилие.

– Если это правда, она действительно обладает достоинством.

– Мы говорили гораздо откровеннее, чем обычно, – сказал Пьер, – и у меня сложилось впечатление, что после этой беседы что-то в ней оттаяло. Знаешь, у нее исчезло желание приберегать для себя лучшую свою часть; казалось, она целиком была со мной, без недомолвок, словно не видела больше препятствий, чтобы открыто любить меня.