– Чуть меня Никита не зарезал, – выдохнул «герой». – Спасибо Федору Пакоре, он сумел повалить злодея, уже будучи сам ранен.

– Как его состояние? – насупился Никанор Нилович. – У Жежеля, в смысле Кутасова, такой нож отобрали… и весь в крови.

– Миронов сказал – будет жить. Задето правое легкое. А что мой крестник? Не сильно я ему по башке топнул?

– Нет, череп у негодяя крепкий. Вы ему нос сломали и шишку большую набили. Он в сознании, можно хоть сейчас допрашивать.

– Пусть его Филиппов допрашивает, – отмахнулся сыщик. – Вам же, Никанор Нилович, скажу: пора делать чистку.

– Понимаю, – вздохнул начальник тюрьмы. – Просмотреть такую тварь. Столько надзирателей перебил – и у меня прятался. Грех, грех. Моя вина.

– Если бы он один! – подхватил Лыков. – В Литовском замке действовала шайка таких перевертышей. Опаснейшие разбойники поселились у вас под носом, взяв чужие имена. Разорим это осиное гнездо, и тогда будет порядок.

Видя, как расстроился Кочетков, Алексей Николаевич утешил его:

– Так не только у вас, а и в других тюрьмах. Кто-то из губернской управы сделал это своим промыслом. Но я найду главаря.

– Не только у меня? – повеселел статский советник. – Тогда еще куда ни шло. Да! Вот вам проспоренные деньги. Я получил урок.

Лыков убрал купюры и спросил:

– Хрулеву уже сообщили?

– И ему, и даже Галкину-Враскому. Они вас поздравляют. Хорошо заработали, а я вот… наказан за неверие.

– Пусть подчиненные скинутся из жалованья и вернут вам вашу январскую треть, – небрежно бросил Лыков. – Это в первую очередь их вина. Плохо думали, плохо искали. Смеялись за моей спиной.

– Вы полагаете? – фальшиво засомневался смотритель.

– Сам бы так сделал на вашем месте.

Тут вошел Филиппов и первым делом пожал арестанту руку:

– Поздравляю, Алексей Николаевич. Поймали крупного зверя.

– Да здесь целый зверинец. Вам Азвестопуло рассказывал?

– Да. Что вы опознали еще двоих, а их семнадцать.

– Кого семнадцать? – встревожился Никанор Нилович. – У меня в исправительном отделении столько перевертышей?

– Именно так.

Статские советники начали судить и рядить, Лыков им помогал. Нужно срочно вывести из замка всех подозрительных. Рассадить по одиночкам, заново дактилоскопировать, разослать запросы. И трясти, пока кто-нибудь не сознается. И не назовет имя хозяина «перекрасочной мастерской».

Алексей Николаевич высказал подозрение насчет Добрококи. Он скрывал приметы перевертышей, подслушивал телефонные разговоры, создавал путаницу в бумагах. Необходимо как следует допросить Андрея Захаровича.

Кочетков окончательно скис. Письмоводитель конторы – предатель? И помогал устроиться в замке «иванам»? Кому же тогда верить?

В исправительном отделении началась основательная чистка. Никиту Кутасова и еще троих Филиппов забрал к себе на Офицерскую. Остальных под усиленным конвоем увезли в ДПЗ и рассадили порознь. Судебный следователь открыл дело. А заключенный Лыков вернулся в камеру.

Перемены заметили другие сидельцы. Главные злодеи исчезли, Господи-Помилуй и его шестерки сдулись. И тогда сразу сто семьдесят девять работающих арестантов подали в контору жалобы. Они рассказали, как их обворовывали те самые «иваны». А помогали им в этом чины тюремной стражи. Люди привели факты, столько фактов, что отрицать хищения было уже невозможно.

Следствие получило на руки огромный материал и множество свидетелей в придачу. Участь Сахтанского и его сообщников была решена. Курган-Губенко пошел на предательство и первым сдал своих подельников…

В тюрьму приехал сам Хрулев и направился в камеру номер девять. Там он попросил Огаркова ненадолго выйти и сел напротив сыщика.

– Алексей Николаевич, – спросил он нервно, – какого вы мнения о Кочеткове? Так напортачить…

Тот был готов к подобному разговору и стал защищать смотрителя:

– Хозяйство большое, Никанор Нилович за ним не доглядел. Это факт. Но сам он чист: не воровал, не селил у себя «перекрашенных» разбойников. Слишком доверился своим подчиненным? Таким, как Сахтанский с Лясотой? Пожалуй. Ну, выговор ему за легкомыслие. На будущее станет осторожнее. А губить мастерские жалко. И заказ Одесского военного округа терять тоже не хочется.

– Не хочется, – признал начальник ГТУ. – Так что делать? Наказать, но оставить при должности?

– Думаю, что да.

Хрулев поднялся, протянул арестанту руку:

– Спасибо!

И уже с порога обернулся и сказал весело:

– А я на вас семьсот рублей выспорил!

– Поздравляю. А Трифонов?

– Тот еще больше, почти тысячу. Все управление мы с ним раздели. А поделом, пусть верят Лыкову!

Следствие по делу «перекраски» фартовых шло полным ходом. Выяснилось, что часть бандитов пряталась в арестном доме, еще больше – в «Крестах». Сыщики выявили более пятидесяти опасных уголовников, отбывавших малые сроки в столичных тюрьмах под чужими именами. В конце концов открыли и владельца «перекрасочной мастерской». Им оказался делопроизводитель тюремного отделения Петербургского губернского правления Чинейный-Пранцуз. Надворный советник! Когда люди Филиппова покопались в прошлом чиновника, выяснилось, что настоящее его имя – Леон Адольфович Тольх. Мошенник, отбывший арестантские роты еще двадцать лет назад, сменивший личину и сделавший неплохую бюрократическую карьеру. Преступные привычки и знакомства в уголовной среде натолкнули талантливого жулика на необычную идею. Он стал прятать тех негодяев, которым сыщики дышали в затылок. Услуга была дорогая и трудная в исполнении, зато весьма прибыльная.

Тольх создал целую преступную организацию. Она имела агентов в пенитенциарных заведениях столицы, и не только. Пользуясь служебным положением, мошенник подделывал переписку, менял приметы арестантов, воровал из картотек их учетные документы. За несколько лет «перекрасочная мастерская» заработала более ста тысяч рублей. Это было масштабное и хитрое предприятие в стиле покойного князя Мамина. Можно было подумать, что дух великого мошенника вселился в делопроизводителя…

Филиппов требовал деталей. Как можно посадить убийцу на год в «Кресты», рядом со всякой шпанкой? Ведь тамошний смотритель не рассылал, как Кочетков, писем с приглашениями. Значит, срок у него отбывают только местные. Из Москвы или Варшавы фартовых не пришлешь, со следа сыщиков не собьешь. И что получается? Питерская полиция не могла отличить разбойника от карманника?

Тольх объяснял, что в канцеляриях смотрят лишь в бумаги. Если купить письмоводителя, то дело в шляпе. Он годами может рвать ненужные отношения, утаивая их от начальства. И подсовывать нужные. Положим, есть налетчик, известный полиции. Грабит он на Выборгской стороне, иногда залезает на Петербургскую и иногда на Василь. Когда сыскные прижмут молодца, он исчезает на время. А потом всплывает под чужим именем где-нибудь в Коломенской части. У парня не только новое имя, но и новые приметы. Искусно добавленный шрам или выжженная ляписом родинка. Он совершает мелкое преступление, которое сыскных не интересует. Дело ведет общая полиция. Она пошлет пару запросов в другие части. Купленные письмоводители дадут на них нужный ответ. В результате перевертыш остается неопознанным и садится по приговору мирового судьи в «Кресты».