наконец, дали однокомнатную квартиру в Кузьминках. Он тут же выпрямил свою партийную линию и перестал колебаться. Но большим фанатиком все же не стал. Что вы хотите от человека, кото­рый дома говорил по возможности только на идиш? Он по-прежнему жадно слушал новости об Израиле-стране. Израиль преждевременно погубил себя чрезмерной страстью к лече­нию, что усугублялось его правом лечиться в больницах для старых большевиков.

В одной из таких больниц ему сделали операцию, которую он мог бы и не делать. Израиль скрупулезно использовал те месяц или полтора, которые ему как персональному пенсио­неру ежегодно полагались на лечение в больницах. Весной 1969 года он снова лег в больницу — использовать положен­ный ему месяц. Соседом его оказался антисемит, также пер­сональный пенсионер.

— Что это у вас такое безобразное имя? — стал он приста­вать к Израилю.

— Не хуже, чем у вас!

Соседа звали Николай Александрович — так же, как по­следнего русского царя. Все это Израиль рассказывал мне на идиш в присутствии соседа: «А шварцер!»[32] — жаловался он.

Израиля часто навещала его старая любовь Маня Блэхман. Как-то, когда Неля была у Израиля, а Маня уже ушла, Изра­иль радостно приподнялся и, гордясь, сказал: «А правда, она еще красивая!» Это было правдой. Маня вплоть до самого моего отъезда сохраняла следы прежней красоты.

Через несколько дней у Израиля случился инфаркт, и его не стало. Рива ненадолго пережила Израиля. У нее давно бы­ла гипертония, и она оставила этот мир в 1970 году без тех мучений и страданий, с которыми ушли мать, Геня и Яша. Она умерла в той же больнице, что и Израиль, и была похо­ронена нами рядом с ним.

104

В мае 1969 года наступила моя очередь защиты. Пришло много хороших отзывов на диссертацию, а один из них, совершенно неожиданный, был подписан директором Института математики Сибирского отделения Академии Наук академи­ком Соболевым, который рекомендовал мне написать книгу на основе диссертации. На защиту пришел Ратмиров и очень хвалил меня. Кандидатское звание было присвоено единогла­сно, и вечером того же дня я пригласил всех в ресторан. Мне было приятно слышать, как один из сотрудников Воронова сказал, что он уверен, что я с равным успехом мог бы за­щищать диссертацию и в других областях. Он назвал биоло­гию, экономику и историю. Но система защиты в ИАТ была двухстепенная. Мою диссертацию должен был утверждать об­щий ученый совет института. Это затягивало сроки выдачи кандидатского диплома. А пока что я продолжал отбывать крепостную барщину у Макарова.

Летом 1969 года Макаров вместе с главным конструкто­ром НИИТ Ковалевым отправились в Париж на международ­ную выставку. Условием включения в такие делегации было знание иностранного языка. Оба невежды указали в анкете, что якобы знают французский и даже посещали курсы. В по­рядке наставления я велел им брать все проспекты и рекла­мы, какие только можно, и даже пытался им что-то втол­ковать по технической линии. Но главная их забота была другая: в точности, как в известной песне Саши Галича, они закупали консервы, чай, водку, шоколад, колбасу, чтобы не тратить в Париже валюту на еду. Вернулись они с чемоданом проспектов, но из них самих нельзя было выудить и двух связных слов.

Что же они видели на выставке? Они решительно ничего там не поняли, да это их и не интересовало. Вот тут и была моя первая поистине грандиозная задача! Они заранее рассчи­тали, что отчет за них напишу я по проспектам! Я должен был написать отчет объемом в несколько сот машинопис­ных страниц за две-три недели! Отчет Ковалева и Макарова должен был быть частью общего отчета всей делегации. Они торопили меня, чтобы самим узнать, что же они видели на выставке. Ковалев был так благодарен, что дал мне месяц лишнего отпуска, но как! Он разрешил мне оформить ко­мандировку, куда я сам захочу. Я поехал в Ленинград и в старинную столицу Литвы Тракай.

105

Поводом к посещению Тракая был семинар по матема­тической логике. Цель семинара была сформулирована столь расширительно, что я подал тезисы доклада на весьма посто­роннюю тему и даже был включен в программу семинара его устроителями. Приехав, я понял, что мой доклад не к месту, и снял его. Но зато я отлично провел время. Погода стояла изумительная, и каждый день можно было купаться в Тракайском озере.

Однажды, когда там купалось несколько логиков, я взду­мал рассказать им полуполитический анекдот. Юра Гуревич, тогда еще свердловчанин, а потом одно время профессор Беер-Шевского университета, недружелюбно посматривал на меня, и вообще была какая-то неловкость. Когда я ушел, бди­тельный Гуревич набросился на Юру Гастева:

— Ты этого человека знаешь? Кто это? Чего-то он вдруг анекдоты рассказывает?

— Знаю! — твердо ответил Юра.

— Давно?

— С сегодняшнего утра.

— И ты ему доверяешь?

— Да ты посмотри, какой у него нос! — закончил полемику Гастев решающим аргументом.

21 августа была годовщина вторжения в Чехословакию. Утром группа логиков, в основном из Ленинграда, вышла из гостиницы с импровизированными эмблемами в честь Чехо­словакии. Между ними и их испуганным шефом Шаниным за­вязался нелепый политический диспут. «Вы еще молодежь, — упрекал он своих учеников, — вы не знаете, что такое фашизм!»

Было еще одно крайне отрицательное последствие моей работы в НИИТе. Я дал подписку не общаться с иностран­цами, что включало даже народы братских стран, в том чис­ле и Монголию. Сейчас дело коснулось Олега Прокофьева. Он давно разошелся с Соней и уже почти семь лет добивался разрешения на брак с англичанкой-искусствоведом Камиллой

Грей. Этот вопрос обсуждался на высших уровнях — Хруще­вым и Косыгиным — и застопорился совсем после бегства на Запад Светланы Аллиллуевой. Олег советовался со многи­ми, в том числе и со мной. В последнее время главным его юридическим советником стал Алик Штромас. И вдруг, ле­том 1969 года, их брак разрешили в рамках обмена шпио­нами. Я позвонил Олегу и объяснил ему, что пока видеться с ним не могу.

106

Когда в 1969 году началась война на истощение, и совет­ские газеты стали перепечатывать фантастические египетские сводки о неимоверных израильских потерях, я был свиде­телем любопытного разговора на знаменитом предприятии в Подлипках. Раньше там был генеральным конструктором Сергей Королев, и там проектировали космические кораб­ли. В комнату, где сидело человек 20, вошел сияющий жлоб и с торжествующим видом стал перечислять израильские по­тери.

— Ну, теперь все пойдет иначе, — потирал он руки.

Но его ликование было