Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я решил навестить Институт истории партии, которым когда-то заведовал отец. Придя туда, я тут же пожалел об этом. Директор, некто Игнатенко, принял меня не просто холодно, но враждебно. Я еще не отдавал себе отчета, что Белоруссия вплоть до последнего времени была одним из главных оплотов советского антисемитизма, и задачей Игнатенко как раз и было выбросить евреев из истории.
Другая моя инициатива была более успешной. Зайдя в книжный магазин, я увидел объявление о предстоящем издании Белорусской энциклопедии. Я позвонил в редакцию, чтобы узнать, включена ли туда биография отца. Ответственный секретарь тут же предложил написать эту биографию мне самому, что я и сделал в короткое время, прислав текст из Москвы. Вернувшись в Москву, я также переслал единственную оставшуюся у меня рукопись отца с воспоминаниями о Ленине в журнал «Советиш геймланд». Меня пригласил Вергелис и сказал, что они рады опубликовать эти воспоминания, поскольку отец оставался одним из немногих крупных еврейских деятелей, о которых журнал еще ничего не писал. Мы обменялись воспоминаниями и, в частности, поговорили о судьбе Изи Харика.
99
Пражская весна 1968 года вовлекла меня вновь в краткий период эсхатологических ожиданий хорошего коммунизма. Когда уже в апреле стало ясно, что развитие чехословацких событий приобрело драматический характер, я решил выписать «Руде право». Чешского я не знал, но быстро убедился, что понимаю политическую часть газеты. Я получал «Руде право» прямо на дачу Надежды Николаевны с опозданием в два-три дня и был в курсе всех дел. Тогда я еще разделял надежды, что спасение придет извне: из Польши, Венгрии, от Итальянской компартии и теперь, наконец, из Чехословакии. Каждое событие в Праге приобретало ключевое значение, а вместе с ним теплилась надежда на такое развитие, которое привело бы к моему Исходу. Я снова полюбил Тито, поддерживающего Чехословакию. Бывший секретарь комитета комсомола большого учебного института сказал мне, хитровато поглядывая:
— Обрати внимание на Биляка!
— А что?
— Наш человек.
Лектор (не помню уже где) сказал, что Дубчек вообще-то все говорит верно, но вот верить ему ни в чем нельзя. Пустили слухи, что Западная Германия вот-вот захватит Чехословакию. Когда Брежнев посетил Братиславу, мне стало ясно, что Дубчек победил. И это не было иллюзией. Просто произошел дворцовый путч, едва не кончившийся снятием самого Брежнева.
Объявление об оккупации было для меня шоком. Вторжение заставило меня вновь сесть к приемнику. «Руде право» стало приходить с опозданием. Иностранное радио на русском начали глушить... Когда я увидел, что чехи сопротивляются, я снова пришел в себя, решив, что методом Швейка они добьются своего. Лишь апрель 1969 года вызвал окончательное разочарование, и я стал думать, что будь Дубчек и другие более умеренными, не дразня быка красной тряпкой, они преуспели бы гораздо больше и не подвели бы страну под оккупацию.
100
Не Шестидневная война положила начало новой волне антисемитизма в СССР, а события в Чехословакии, истолкованные сусловыми, пономаревыми и епишевыми как результат сионистской диверсии. Вскоре после вторжения поползли слухи, что евреев перестали принимать в Академию Наук. Я забеспокоился и решил навести справки в нашем отделе аспирантуры, который и устраивал меня на работу в ИАТ. Начальник отдела Уткин, потупив глаза, сказал, что мест в ИАТе нет. Зная, что после очной аспирантуры имеется обязательное распределение, я спросил, куда же меня распределят, на что Уткин «разрешил» мне устраиваться, куда я хочу...
У меня оставалось три месяца до окончания аспирантуры, и по тогдашнему страху перед «безработицей» я боялся даже думать о том, чтобы остаться без работы хотя бы на месяц. А за оставшееся время на научную работу еврею устроиться было почти безнадежно. Не ожидал я, что окончание столь удачной аспирантуры принесет мне новые испытания. Пророчествовал же Зусман в 1965 году, что я после аспирантуры вернусь в ЭНИМС. Вернуться в ЭНИМС было бы для меня жизненным поражением. Я подался в некоторые институты, но евреев туда уже не брали. И тут возник еще один вариант.
Года два назад меня звал к себе руководитель лаборатории программного управления одного «почтового ящика» Лев Макаров, который редактировал мою уже вышедшую книгу. Макаров показался мне интеллигентным человеком, и в минуту слабости я позвонил ему, спросив, остается ли в силе его прежнее приглашение. «Конечно!» — подтвердил он. Макаров работал в Научно-исследовательском институте технологии машиностроения НИИТМ, который был головным технологическим институтом Министерства общего машиностроения, выпускавшего ракеты и космические корабли. Я мало верил в реальность этого варианта, да и не особенно к нему стремился. Это было так, на всякий случай. Все мои попытки устроиться туда, куда я хотел, проваливались одна за другой, как вдруг я получил сообщение от Макарова, что меня берут в НИИТМ. Если бы я не пошел в военную промышленность и уехал, как и все, в 1971 году, я бы, наверное, навсегда остался инженером.
2 января 1969 года я вышел на работу в НИИТМ. Через день-два мне захотелось оттуда бежать куда глаза глядят. Я утратил свободу, утратил досуг. Каждый день я должен был ездить в Марьину Рощу час с четвертью с двумя пересадками в битком набитых автобусах. Я изучал до этого экономику, философию науки, управление научно-исследовательскими работами и скоро понял, что весь НИИТМ с его несколькими тысячами сотрудников — никому не нужная паразитическая организация, от закрытия которой все только выиграют.
В это время до меня стали доходить слухи об организованном сионистском движении. Я еще не верил тогда, что отъезд может осуществиться в нормальной обстановке. Я ожидал драматических событий, при наступлении которых не имело бы значения, где я работаю. Поэтому соображение, что работа в военной промышленности может помешать моему отъезду, меня не тревожило. Кроме того, когда я поступал в НИИТМ, мне сообщили, что я не имею права ездить за границу в течение двух лет после ухода из института. Слало быть, худшее, что мне грозило, как я думал, — это ждать два года после увольнения.
Назревал бунт. Евреи были обращены в сословие рабов. Можно ли было ожидать, что народ, давший уже при советской власти и политических лидеров, и дипломатов, и военачальников, и хозяев экономики, согласится на состояние сословия, высшей мечтой которого было получить должность заведующего лабораторией в ЭНИМСе или старшего научного сотрудника в ИАТе. Евреи были задавлены и унижены в гораздо большей мере, чем все остальное население. Народ был лишен корней