Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я понимаю, что советское правительство не хочет войны на Ближнем Востоке, но оно балансирует на грани войны. К чему это приведет? Расчеты советских дипломатов совершенно не принимают во внимание ни истории евреев, ни их специфические особенности. Поставленный в тяжелые условия Израиль будет сражаться не на жизнь, а на смерть, а что это такое, лишь в отдаленной степени напоминает вьетнамская война, где огромная американо-сайгонская армия со всей ее технической мощью ничего не может сделать с партизанами. Но сила Израиля — это сила южно-вьетнамских партизан, помноженная в 10-20 раз. Беспорядочные арабские армии со своими погрязшими в корысти командирами снова потерпят поражение при столкновении с Израилем, и престиж СССР окажется под угрозой...
Я обращаюсь к Вам с призывом прекратить опасный курс советской политики на Ближнем Востоке, прекратить помощь нацистским диктаторам».
Отослав это письмо 3 июня 1967 года, я был уже готов ко всему. Но ровно ничего не последовало! Ничего! Никто меня не вызвал. Может быть, оно потерялось?
Часов в шесть вечера 6 июня, приехав с дачи в Москву, я позвонил одному старому человеку. Я знал, что он остро переживает все, что связано с Израилем.
— Зайдите ко мне, — настойчиво попросил он.
Через полчаса я был у него. Открыв двери, В.А. спросил:
— Ну? Как вы думаете, война будет?
— Я думаю, будет в среду или четверг.
— Уже началась! — выдавил старик и повалился на диван, схватившись за сердце. — Что будет! Что будет! Все пропало!
— Успокойтесь, — сказал я, — подождем до завтра.
Мы включили радио в 6.45. В резком отличии от обычных передач, русская программа не открылась музыкой. Так началась для меня Шестидневная война.
Я сидел на даче не отрываясь от радио, ликовал и торжествовал. И не я один. Сотрудники ИАТ в очередном номере стенгазеты демонстративно вывесили вырезки из западной коммунистической печати, противоречащие советской официальной версии.
Израиль неожиданно обрел в советской печати статус великой державы. Он стал упоминаться в числе главных врагов СССР, наряду с США, Западной Германией и Китаем. Простой народ был в недоумении: «Израиль? Что это такое? Евреи? Воюют? Быть не может!» В электричке недовольная женщина ворчала: «Бомбу атомную на них надо бросить!» Она, конечно, имела в виду советскую, миролюбивую атомную бомбу. Появились и очевидцы.
Мать моего школьного друга Вити, Роза Рувимовна, крупный врач, незадолго до войны получила гостевую визу в Израиль и поехала туда на три месяца к сестрам. Она присутствовала на параде в честь Дня независимости, но вскоре стала ощущать непонятное. Через несколько дней сестры рассказали ей все: «Уезжай! Будет война!» Роза Рувимовна улетела последним самолетом. Она была в восторге от страны, но говорила, что вряд ли могла бы там жить. Вскоре она умерла от рака.
В противоположность официальной пропаганде, лекторы на закрытых лекциях во всю прыть стали ругать арабов за то, что те не умеют воевать, пользоваться советским оружием, а израильская армия тайком была провозглашена как одна из сильнейших в мире. Арабские студенты в Москве устроили демонстрацию в центре Москвы, требуя войны до победного конца.
Меня Шестидневная война убедила в том, что мой платонический сионизм превращается в реальность и что скорее рано, чем поздно, мне суждено будет жить в Израиле. Как, я еще не знал, но был в этом уверен.
Шестидневная война вызвала резкий поворот в настроении многих евреев. Израиль вместо маленькой провинциальной страны предстал как сила, с которой можно связать свою судьбу. Мое же отношение к Израилю не зависело от его физической силы.
97
Вскоре судьба неожиданно столкнула меня со знаменитым до революции лидером правых националистов Василием Шульгиным, принимавшим отречение у царя в 1917 году, воевавшим против красных и в 1945 году арестованным советскими войсками в Югославии. Шульгин сидел во Владимирской тюрьме вместе с Париным. Выйдя из тюрьмы, он поселился во Владимире, а в начале 60-х годов вдруг стал фаворитом Хрущева. В эти годы он подписал договор с издательством «Советская Россия» на свои мемуары, отрывки из которых публиковались уже в «Неделе» и журнале «История СССР».
Ситуация, однако, начала меняться. Украинский босс Петр Шелест инспирировал письмо киевских старых большевиков, протестовавших против популяризации такого черносотенца как Шульгин. Рукопись тем временем была готова. Однако Шульгин был слишком стар, чтобы писать ее самому. Ему было за 90. Заключая договор, он взял себе в сотрудники бывшего владимирского зэка Ивана Корнеева, имя которого упоминается в Солженицынском ГУЛАГе. Это был талантливый, но странный и изломанный человек. Он рылся в дореволюционной печати, собирал статьи Шульгина и сплетал их в виде воспоминаний. Шульгин их просматривал и редактировал. Рукопись уже была сдана, как вдруг под давлением Шелеста договор расстроили. Добиться издания книги авторы не имели никакой возможности и все, что им оставалось делать, это пытаться получить гонорар, так как рукопись формально не была отвергнута в течение месяца после ее сдачи.
Корнееву посоветовали обратиться за помощью ко мне. Я уже приобрел репутацию практичного человека, знающего, как обращаться с властями. Не последнюю роль играло и то мистическое уважение к евреям, начавшее усиливаться в русской среде после Шестидневной войны: «Они, дескать, все могут!» Хорошо изучив историю правого русского национализма, я знал, что в 1913 году именно Шульгин спас Бейлиса. Будучи издателем правой газеты «Киевлянин», которая сильно влияла на присяжных, Шульгин неожиданно для всех резко осудил процесс Бейлиса, чем вызвал бурю негодования в правых кругах. Он был даже осужден за оскорбление властей. Но главное было сделано. Колеблющиеся присяжные изменили точку зрения, и Бейлис был оправдан. Мало кто помнил это, но я-то знал, и решил отплатить Шульгину добром. Я помог Корнееву составить письма, и в конце концов они получили свои деньги.
Сейчас эти мемуары опубликованы полностью. 90-летний Шульгин был все еще уверен в том, что именно ему суждено сказать свое решающее слово в мире. В двадцатые годы цыганка предсказала ему, что в глубокой старости ему предстоит отправиться в Берлин, чтобы осуществить там примирение Европы.
98
В 1967 году я посетил Минск. С волнением я ехал туда. Я знал, что от города мало что осталось после войны. Но, к удивлению, увидел, что Дом правительства с куполом сохранился таким, каким я его помнил в детстве. Сохранилась и протестантская кирха. Наш дом тоже не был разрушен, но перестроен и