— Прости мне, Грим, но опасно допускать туда твоего отца, — продолжал Ванланди.

— Он знает. — Грим снова кивнул. — Я и сам сделаю все, чтобы отговорить его, реши он творить волшбу. Этим человеком должен быть я. Локи — против Одина, волк — против охотника. — Он нехорошо усмехнулся, заметив, как поморщился скальд Фрейя на его непочтение.

Грим встал, чтобы, повернувшись к столу, собрать в кожаный мешочек выложенные на него руны, и вдруг — и опять слева! — Ванланди тронул его за рукав. Удивленный тревогой, поступившей на немолодом морщинистом лице непреклонного скальда, издерганный поучениями стариков Грим обнаружил, что не должен даже давить в себе желание огрызнуться.

— Принимая решение и подбирая нужные знаки, не относись к этому слишком легко. — Ванланди сокрушенно покачал головой. — Худые пришли времена, если сами руны небезопасны скальду. Что ж до волшбы, даже я, невзирая на многие свои странствия в видениях, не в силах представить себе, с чем тебе придется столкнуться. Да пребудет с тобой сила светлого Ингви.

Неожиданно для себя самого Грим улыбнулся — несколько смущенно и совсем, как когда-то в бытность свою мальчишкой, которого не уставал проклинать за шальные проделки этот самый скальд-воин, — и протянул Ванланди руку.

Первые пару дней у Скагги не было времени думать о том, что им предстоит не было времени думать ни о чем, если уж на то пошло.

Непривычная работа оказалась слишком тяжела, и Скагги не раз удивленно задавал себе вопрос, как же выдерживает немолодой уже Гранмар. Оберон-оружейник вставал затемно и работал иногда до поздней ночи: ковал, перековывал, точил, закалял, а уважением оружейники франков пользовались почему-то не в пример меньшим, чем в Северных землях. И все же в многочисленном воинстве норманнского герцога число воинов, у которых возникала потребность в оружейнике или кузнеце, казалось бесконечным: у одного расшаталось лезвие секиры, щиту другого требовались новые клепки, а кто-то считал, что копью его срочно необходимо новое древко.

Иногда выстраивалась очередь человек в двадцать, вытянувшись от самой кузни до жилого шатра, а иногда даже и в проход, который вел меж палаток к походным мастерским лагеря.

Случалось, на долю Скагги и Бьерна выпадали и более сложные задания. Несколько раз оруженосцы приносили от своих хольдов, которых здесь называли рыцарями, кольчужные рубахи, порванные и окровавленные. Кольчуги предстояло залатать, расширить или подогнать под нового владельца. Все это требовало немалого труда: каждое колечко приходилось встраивать в четыре других, а каждое из этих четырех — в четыре следующих.

— Кольчугу легко носить, — заметил Бьерн, когда Скагги однажды принялся ворчать на занудную работу, — она дает свободу рукам, хоть и не предохранит от мощного удара. Но, побери меня Хель, сколько же от нее мороки кузнецам!

— А я и не знал, что ты это умеешь. — Скагги даже не думал скрывать удивление.

— В странствиях много чему приходится учиться, — пожал плечами Бьерн.

Большой Кулак, казалось, не унывал, даже выполняя неподходящую, на его взгляд, для воина работу. И все же пребывание их во вражеском лагере никак нельзя было бы назвать спокойным.

— Не знаю я, зачем вы заявились к нам, и знать этого не хочу, — сказал Бьерну в первый же вечер Оберон. — Укрепить щит, ты, положим, умеешь, но ты не кузнец и не оружейник, а мальчишка твой не отличит железа под наконечник от того, что годится для секиры.

Бьерн с каменным лицом молчал, делая вид, что целиком и полностью занят рукоятью меча, с которой он как раз сбивал окалину, Скагги же из предосторожности подался поглубже в тень, лихорадочно соображая, выдаст ли их герцогский оружейник. А если нет, то не удастся ли перетянуть его на свою сторону?

— Я и вправду не знаком с твоим ремеслом, мастер Оберон, — внезапно решил испытать удачу он. Скагги пытался говорить весело-деловым тоном Стринды, который имел обыкновение на удивление умиротворяюще воздействовать на собеседника. — Я только уговорил моего побратима, — он в последний момент вспомнил, что не следует упоминать принятое среди воинов севера выражение «фелаг», — помочь мне пробраться к вам в лагерь.

Оба его собеседника, открыв рот, уставились на мальчишку: Бьерн, пораженный, как ему казалось, опрометчивостью безмозглого мальчишки, а сам Оберон — дерзкой речью.

— Я просто ищу здесь одного человека… — Он намеренно сделал паузу, чтобы мастер-оружейник заставил его продолжать. И как он и ожидал, последовал настороженный вопрос:

— Кого?

— Ну… — Скагги изобразил некоторое замешательство. — Если господин будет столь добр, чтобы выслушать меня…

Оберону ничего не оставалось, как хмуро кивнуть. И ученик целителя пустился в путаное повествование о том, что он сын мелкого владетеля с юга это возле самого Датского Вала, и люди там, поверьте, мой господин, вовсе не враги франкам, не последние же они глупцы. На этих его словах Оберон улыбнулся. Отец-де Скагги принял к себе одного человека, тот из-за каких-то распрей бежал с севера, а вот откуда именно и почему, сокрушенно признался Скагги, он не помнит. Работник из северянина был хороший, а потом… Если б он только знал из-за чего… Человек этот, поссорившись с его отцом, убил славного бонда и бежал куда-то… Говорят, видели, как он взял лодку и переправился на острова, а там как раз стояли корабли его милости герцога Вильяльма.

— Вилфрид, мой дядя, думал, что, быть может, убийца его брата затерялся где-то в вашем войске, — с наигранным смущением заключил Скагги. — И когда до нас дошли вести о том, что герцогу покорился Гаутланд, дядя отправил меня на север искать этого человека. Боги были милостивы ко мне, что мы встретили вас на полдороге.

— Месть за убитого родича — доброе дело. — Герцогский оружейник, кажется, был доволен. — Однако не думай, что я до конца поверил в твою байку. — Сердце Скагги провалилось куда-то в желудок. — Как видишь, я не стал расспрашивать тебя, как удалось вам пробраться мимо отрядов йотландского короля, — хитро улыбнулся Оберон.

— Уф! — с шумом выдохнул Бьерн, когда Оберон скрылся из виду. — А я уж было подумал, что асы лишили тебя разума.

— А что было бы, если бы мне дали в руки молот и поставили к наковальне? Я ведь даже не знаю, что мне с ним делать, — резонно возразил ему Скагги.

Следующие два дня Скагги просто не находил себе места: если им не верил даже принявший их до некоторой степени под свою защиту Оберон-оружейник, то открыто расхаживать по лагерю было бы тем более опасно. А сидя в кузне, оборотного эрилия не отыщешь.

И потому, когда на третий день возле кузни не нашлось никого из прислуги, чтобы отнести в шатер герцогского кравчего починенные ножны, Скагги это показалось подарком судьбы. Оберон пребывал в тот день в добродушном расположении духа: Гикар-кравчий не просто заплатил ему за работу, что само по себе было достаточной редкостью, но прислал с ножнами целую марку серебром! поэтому легко согласился отпустить с никчемным мальчишкой еще и Бьерна, к которому испытывал искреннее расположение. Жаль только, что остальные кузнецы и подмастерья настроены были иначе.