— А на что годен этот мальчишка? — узколицый рыцарь дернул головой в сторону Скагги.

— Я умею рвать зубы, — неожиданно выпалил он.

— Посмотрим, умеешь ли ты терпеть, когда их рвут.

Скагги увидел, как Бьерн шагнул вперед, но тут же понял, что сопротивление бесполезно. Секиру Большому Кулаку пришлось припрятать в лесу, еще перед тем, как они пытались снять часового.

Но даже будь он вооружен — врагов кругом слишком много. Через минуту у него на глазах франкские мечи отрубят дану руки или ноги, быть может, даже снесут голову. И все же он бы испытывал искреннюю благодарность. Рука Бьерна скользнула к рукояти ножа у пояса.

Уловив его движение, оруженосец отскочил в сторону, выхватывая при этом из ножен меч. Положил руку на рукоять меча и приближенный Вильяльма.

— Оберон-оружейник послал нас к его милости, — снова попытал тон целителя Скагги, но толпа вокруг них уже ощетинилась сталью.

— Что тут происходит? — раздался вдруг за стеной мрачных лиц ледяной голос. — Если я не ошибаюсь, Гуно, ты должен был привести лошадей, а теперь, мне сдается, все твои люди смотрят на тебя, а должны бы присматривать за любимым жеребцом герцога. Или для того, чтобы разобраться с каким-то мальчишкой, нужен целый отряд?

Толпа перед Скагги будто бы растворилась, и он обнаружил, что смотрит прямо в глаза говорившего. Бледно-голубые, почти белые глаза. Эти глаза, как показалось Скагги, были такими же светлыми, как корка льда на застывшей в тарелке воды — в тарелке из клена, выточенной так тонко, чтобы быть прозрачной. Они не мигали, эти глаза, и ждали, чтобы стоящий перед ним человек опустил взгляд.

Скагги лишь с трудом оторвался от этих страшных неподвижных глаз. И в то же мгновение его сковал страх, в то самое мгновение, когда он понял, что сейчас на него смотрит сама смерть. И все же…

Ему отчаянно необходимо взглянуть в это лицо еще раз.

Удостовериться, что это действительно тот человек, который примкнул со своей дружиной к Тровину в том упландском походе. Удостовериться, что…

Скагги решительно поднял взгляд:

— Мой господин. — Он даже низко поклонился и вновь заставил себя выпрямиться, чтобы взглянуть еще раз. — Нас послал мастер Оберон, оружейник герцога, отнести вот это, — мучительно стараясь побороть дрожь внезапного ужаса в руках, ужаса от того, что этот человек вдруг сейчас может случайно коснуться его, Скагги протянул завернутые в чистое полотно ножны, — в шатер кравчего Гикара… Это действительно он, Редрик Змей. Вестред! Не осмеливаясь поднять более глаз, ученик целителя не видел, как бледноглазый недоуменно нахмурился, потом пожал плечами. Он только услышал над собой холодный приказ:

— Гуно, возьми еще пару человек, присмотрите за этими двумя, действительно ли их ждут у кравчего, как они говорят.

Продолжая смотреть в пыль на ведущей через лагерь дороге, Скагги увидел, как к нему и огромным сапогам Бьерна придвинулись еще три пары ног. Потом кто-то толкнул его в спину, заставляя наконец сдвинуться с места.

Ближайшему советнику и доверенному лицу норманнского герцога Вильяльма по прозванию Длинный Меч было как-то не по себе. Нет, его нисколько не волновало то, что опустошенные им местности не оправятся еще не одно десятилетие, это было, пожалуй, даже неплохо. Он чувствовал, что над сегодняшним днем будто нависла какая-то тень, и дело даже не во все учащающихся ссорах между вынужденными скучать в лагере воинами, в то время как их рыцари выжидают. Причину тревоги следовало искать гораздо глубже. Вестред с неохотой признался себе, что тревожит его утренняя стычка, когда какой-то мальчишка осмелился во второй, в третий раз поднять на него глаза, чего в последние несколько недель не осмеливались делать даже суровые норманнские рыцари.

Почему невластна оказалась над ним уже ставшая привычной сила белого взгляда? И само это лицо вызывало у него какое-то смутное ощущение, будто заставляло вспомнить что-то, что никак не удавалось ухватить, что колебалось и уворачивалось на самом краю разума. Такое назойливое и мучительно близкое, и все же Вестред никак не мог ухватить это. А как же заклятия, руны? Почему же не подействовал взгляд? Разве что сам этот недоносок обладал даром рунной волшбы.

Но Вестред, разглядывая его, не уловил привычного покалывания, того сосущего чувства, какое испытывал он каждый раз при встрече с кем-либо, кто сам обладал силою скальда. Не испытал Вестред и того страстного голода, который заставлял его растягивать мучения и смерть этих людей, пока весь до капельки их дар не перейдет к нему Весу-Вестреду.

Не было в этом мальчишке ни священной жажды битвы, по которой Вестред научился определять, кто именно должен отправиться в чертоги Всеотца, ни ненависти к нему, оружию неведомой этим жалким смертным людишкам силы, по которой Вес научился распознавать мастеров рун.

Отряд Карри Рану и Гвикки выступил на следующее утро после тинглида под низким тяжелым небом через час после рассвета.

Немало сил пришлось потратить дочери Раны Мудрого даже для того, чтобы добиться согласия конунга обратиться к решению всех дружин, Вестмунд полагал ее идею напасть на франкский лагерь заранее обреченной на поражение.

— Почему же? — настаивала Карри Рану. — Если верны сведения о том, что собранная эльсингами армия осталась на юге и не придет на помощь Вильяльму, почему не попытаться разгромить его, раз он сам рискнул пойти в глубь Йотланда, не дожидаясь того, чтобы корабли перевезли с Гаутланда остальные его войска.

И все же тинглид Фюрката отказался выступать всеми силами Йотланда, оставив лагерь лишь с небольшой охраной. К. решению воинов присоединились и скальды, полагая, что если юна потерпит поражение, то Фюркат станет местом, где можно будет собрать войска для нового сражения. Однако было совершенно очевидно, что нет смысла посылать небольшой отряд. Молодое еще конунгство Северного Йотланда перестало быть таковым, многие могучие его хавдинги и ярлы погибли, остальные же увели своих людей на юг, к Вестмунду.

Сам Фюркат принял сколько мог беженцев с севера и потому едва ли теперь походил на исключительно воинское поселение, каким помнили его многие. Те же беженцы, кому не хватило места внутри крепостного вала, скрылись в лесах, лежащих к югу за ним. Но лишь немногие выбрали себе дорогу еще дальше на юг, в земли Старого Горма, у старого конунга датского сил хватало только на то, чтобы оборонять от захватчиков западное побережье и выставить заслоны у Данвирка. Почти всем было ясно, что судьба Йотланда решится здесь, под Фюркатом. Сами же йотландские земли наводнили отряды мародерствующих франков и именно потому не было смысла выступать в какой-либо поход лишь одной дружиной. Небольшой отряд вполне мог столкнуться с во много раз превосходящим его числом соединением.

Бранр Хамарскальд на Круге бушевал и ругался, что выходка эта безумна, говорил, что вовсе не желает проснуться от того, что через крепостной вал ему однажды швырнут головы дочери Асгаута и ее людей, а Эгиль и Грим только поддержали его. В конце концов Карри позволили поискать добровольцев, и никто не был удивлен, что на ее зов немедленно ответили заскучавшие на берегу дружины пиратской флотилии Гвикки Ирландца.