эскадроны, только что проскакавшие мимо. В свете костров, разводившихся в разных концах, мелькали фигуры казаков, головы и крупы коней. Оттуда доносилось позвякивание сбруи, смех, брань — есаул или урядник распекал казака за какую-то провинность.

Постепенно бивачный гомон стихал. Казаки, стреножив коней, рассаживались вокруг костров. Некоторые из них, расстелив чепрак[117] и подложив под голову седло, тут же засыпали. Другие переговаривались, дымили табаком. Завернувшись в плащ, Суворов незаметно подошел к одному костру, где постоянно звучал сдерживаемый смех, и присел сбоку. На него в темноте даже не обратили внимания.

— Так вот я и говорю, — рассказывал приземистый круглолицый казак, жуликовато посматривая щелочками-глазами в разные стороны, — поплыли, значит, они лодкой в лиман ловить рыбу на конский волос. А на дворе стоит ноябрь, холодно. Пока ловили, вода и замерзла. Лодка ни туда ни сюда. Пока не поздно, надо выскакивать и — вброд к берегу.

— А там что, неглубоко? — спросил кто-то.

— Да вот так, — показал приземистый, — чуточку выше пояса. Один прыгнул и чалап-чалап, чалап-чалап — уже и на берегу. Насобирал камыша, кизяка сухого, развел, как мы вот, огонь, разулся, портянки сушит и сам греется.

— А тот же, другой, как? — раздалось несколько голосов.

— Испугался. Сапоги, жалуется, дырявые, боюсь ноги промочить.

— Ха-ха-ха, так ты же говоришь, там выше пояса, — захохотали казаки, — что уж ему те сапоги?

— А спроси? Замерз уже, зуб на зуб не попадает, а все равно боится прыгать в воду. Видит его товарищ: пропадет человек ни за понюшку табаку. Надо вызволять, что-нибудь такое придумать, чтобы страх его улетел прочь. — Рассказчик снова скользнул хитроватыми глазами по напряженным лицам казаков. — Вот он и кричит с берега своему товарищу: «А ты разгреби шугу, зачерпни из лимана корец воды и выпей ее одним духом — сразу согреешься». Тот послушался, выпил. А его еще больше холод пробрал. «Не помогло», — с трудом произнес он. — Казак очень убедительно, с жалобными нотками в голосе, передал, как тот неудачник-рыбак промолвил слова «не помогло». — «А ты зачерпни и выпей еще один корец», — посоветовал товарищ. Тот не успел и допить, как уже был в воде. Сам, наверное, не заметил, как выпрыгнул из лодки. Швырнул корец и — поскорее к берегу. Выскочил из воды как ошпаренный, подбежал к огню и давай подставлять то один, то другой бок, пока не обогрелся. А когда просушил портянки, сапоги, обулся в сухое, товарищ спрашивает: «Ну как, помогла холодная вода из лимана?» — «Как же, как же, помогла».

— Молодец солдат! — воскликнул Суворов, вскакивая с места. — Спас товарища, помог ему преодолеть страх.

Казаки умолкли, повернули головы к невысокому седоватому незнакомцу.

— А вы... как узнали... ваше благородие, — в темноте по серому плащу трудно было определить чин военного, — что это был солдат? — растерянно спросил рассказчик.

— Сообразил, — живо ответил Суворов. — Настоящий солдат не побоится ни огня, ни воды. Испугался — голова в кустах. Смело кинулся вперед, смял врага, победил — слава тебе!

Поняв, что перед ними не рядовой военный, казаки начали подниматься.

— Не надо, сидите, — остановил их Суворов. — Солдату после похода надлежит отдохнуть. Сколько верст проскакал за сутки? — обратился он к высокому, крепкого сложения черноусому казаку, стоявшему рядом.

— Девяносто, ваше благородие.

— По песчаным дорогам! Помилуй бог, сам Суворов позавидовал бы такому переходу. — Он смерил восхищенными глазами стройную фигуру молодого казака. — Твое имя?

— Андрей, ваше благородие. — И добавил: — Чигрин.

— Из волонтеров?

— Так точно.

— Что ж, послужим вместе отчизне. Не отдадим Кинбурн варварам? — обратился уже ко всем.

— Не отдадим! Как можно? — дружно ответили казаки.

— Правильно. Били мы турков в поле, побьем и на море. А теперь отдыхайте. На заре — в седло.

— Кто он? С кем мы говорили? — загомонили казаки, как только маленькая фигура незнакомца растаяла в темноте.

— Офицер, кто же еще.

— Никогда не видел его в нашем полку.

— А что ты вообще видишь, кроме своего жеребца?

— Ничего вы не поняли, — поднял голову с переметных сум, на которых, казалось, крепко спал, старый, седобровый казак. — Так это же был Суворов, генерал-аншеф наш.

— И такое скажете, дядька, — снисходительно улыбнулся приземистый рассказчик. — Откуда бы он здесь взялся?

— А Суворов всюду успевает, появляется там, где его и не ждут. Я его еще с той кампании помню.

— Когда это было?

— Э-э, сынок, время, как сон для нас, бежит — на коне не догонишь. Будто вчера Туртукай брали. Александр Васильевич тогда каждого из нас лично благодарил за удар с фланга по спагам[118]. Я его сразу узнал. Такой же порывистый, как и был.

— Неужели сам генерал-аншеф? — никак не могли поверит казаки. — А мы — «ваше благородие».

— Не переживайте, — успокоил их старый воин, — хотя Александр Васильевич по чину и генерал-аншеф, но в душе — солдат.

Возвратившись к рыбацкой избушке, Суворов лег на расстеленную ординарцем попону и сразу же крепко уснул. А через три часа, когда еще только рассветало, два всадника уже скакали вдоль берега моря в сторону Кинбурна.

Встретив Суворова, генерал-майор Рек подвел его к невысокому кирпичному зданию с толстыми стенами.

— Ваша квартира, Александр Васильевич. Зайдете?

— Помилуй бог, там же как в склепе, — категорически отказался Суворов. — Велите поставить мне шатер. Вон там, возле плаца, — указал рукой.

— В шатре опасно, ваше сиятельство, — попытался возразить Рек. — Здесь постреливают.

— А где вы видели, чтобы на войне не стреляли? Зато услышу, что обо мне будет говорить очаковский паша, — ответил Суворов.

Они осмотрели цитадель с пушками, прикрывавшими крепость со стороны лимана, побывали на двух бастионах в восточной части Кинбурна и по земляному валу, который тянулся вдоль морского берега, вышли на противоположную сторону, откуда виднелась острая стрелка песчаной косы.

— Эта, западная, часть крепости хуже всего укреплена, — объяснил Рек. — Здесь только вал, ров и три ложемента[119] поперек косы.

— Значит, отсюда и будем ждать нападения, — сказал Суворов. — Юсуф-паша не хуже нас с вами видит ахиллесову пяту Кинбурна.

Он достал из кармана мундира