Я потянула сестру за рукав и сказала:

— Не надо.

Но она не обратила на меня внимания.

— Бей-эфенди, вы нашли несколько французских книжек скартинками. Где они?

Старый доктор неожиданно рассердился. Не взглянув даже нанее, он так грубо, так непристойно выругался, что я закрыла лицо руками ихотела убежать. Но в этот момент доктор обернулся и воскликнул:

— Вай, крошка, опять ты?

Увидев его, я тоже не удержалась и закричала:

— Доктор-бей! Вы же были в Зейнилер!

Я не преувеличиваю, это был настоящий крик.

Опрокидывая на своем пути пузырьки, доктор подошел ко мне,схватил за руки, притянул к себе мою голову и поцеловал в волосы сквозь чаршаф.

Мы виделись только один день, даже меньше, всего несколькочасов. Но какая-то внутренняя обоюдная симпатия связала нас. Через два года мы,как закадычные друзья, вернее, как отец и дочь, бросились друг к другу. Чтоделать? Человеческое сердце — такая непостижимая загадка…

Совсем как тогда в Зейнилер, Хайруллах-бей спросил:

— А ну-ка, шалунья, говори, что тебе здесь надо?

Его голубые, ясные, как у ребенка, глаза так чудесносверкали под белесыми ресницами! И я так же, как в Зейнилер, улыбнулась емупрямо в лицо и ответила:

— Вы ведь знаете, что я учительница, доктор-бей.Разъезжаю по стране. Теперь меня назначили сюда.

С беспредельной грустью в голосе, точно ему было известнався моя жизнь, все, что у меня на сердце, доктор сказал:

— Ты все еще не получила известий, крошка?

Я вздрогнула, словно мне плеснули в лицо холодной водой,часто заморгала, стараясь казаться изумленной:

— От кого, доктор-бей?

Старик нахмурился и погрозил пальцем:

— Зачем меня обманываешь, крошка? Твои губы научилисьлгать. Но глаза и лицо еще совсем неискушенные. О ком я говорю? Да о том, ктозаставляет тебя кочевать из края в край…

Я засмеялась, пожала плечами.

— То есть, хотите сказать министерство образования? Новы же знаете, учительница должна служить детям своей страны.

Доктор, как в Зейнилер, опять усомнился в искренности моихслов. Его доводы очень меня огорчили, и я запомнила их слово в слово.

— В таком возрасте?.. С такой внешностью?.. С такимлицом?.. Хорошо, пусть так, крошка, пусть так. Только не будь дикаркой…

Доктор забыл про свои лекарства, я — про свои книги. Мыпродолжали наш разговор.

— Так ты учительствуешь в этой школе? Не так ли?

— Как нехорошо, что вы забрали нашу школу, доктор-бей!

— Я думаю о другом. Как называлась та злополучнаядеревня, где я обучал тебя профессии медсестры? Помнишь? Ну, а теперь будешьмне помогать? Да и разница небольшая: у тебя маленькие мартышки, у меня — моидорогие медвежата. Душой они очень похожи друг на друга. И те и другиеискренние, простодушные, чистосердечные. Время-то сейчас какое! Война. Помогатьмоим медвежатам более благородное дело.

Он неожиданно улыбнулся, и мне стало радостно и легко надуше. Да, да, пусть у меня будет дело, которому я смогу отдавать свои силы,свою любовь.

— Я согласна, доктор-бей. Приступлю, когда скажете.

— Да хоть сейчас. Посмотри, что здесь натворили. Будтоработали не руками, а…

Последовало грубое, неприличное слово. Я смутилась исказала:

— С одним условием, доктор-бей: вы не будете при мневыражаться, как солдафон.

— Постараюсь, крошка, постараюсь, — улыбнулсядоктор. — Но если иной раз вдруг не сдержусь, ты уж извини меня.

Мы с доктором до самого вечера приводили в порядок госпитальи готовились к приему раненых, которые, как нам сообщили, должны были прибытьна следующий день.

Вот уже месяц, как я работаю сестрой милосердия у доктора.Война продолжается. Раненые нескончаемым потоком поступают в госпиталь. Работыстолько, что иногда я не прихожу домой ночевать. Вчера всю ночь пришлосьухаживать за тяжело раненым пожилым капитаном. Под утро я так устала, чтозаснула прямо в кресле в аптекарской комнате.

Сквозь сон я почувствовала, как до моего плеча кто-тодотронулся. Открываю глаза — Хайруллах-бей. Он боялся, что я продрогну, иосторожно набросил на меня легкое одеяло.

Голубые глаза доктора ласково улыбались. Но в лунном светеего лицо казалось таким бледным и утомленным.

— Спи, крошка, спи спокойно…

Как приятны были мне эти слова! Я хотела что-то ответить,выразить доктору свою признательность, но усталость и сон одолели меня. Ятолько улыбнулась и снова закрыла глаза.

Я очень полюбила старого доктора, несмотря на егонедостатки. Во-первых, он любит непристойно выражаться. Правда, окружающиечасто заслуживают этого, но есть ли оправдание сквернословию? С его языкаиногда срываются такие неприличные слова, что я убегаю и по несколько днейпотом не смотрю ему в лицо.

Доктор сам знает о своем пороке.

— Не обращай внимания, крошка. Такова уж солдатскаяслужба.

Хайруллах-бей напоминает мне маленького ребенка, которомувсе прощается за его простодушное раскаяние и милую застенчивость.

Второй недостаток, по-моему, еще более ужасен, чем первый. Уэтого грубого человека поразительно тонкая душа. Он мастерски выуживает у людейпризнания о самом сокровенном, о чем они боятся говорить даже самим себе. Онзнает почти все мои приключения, хотя я стараюсь ни с кем не делиться своимисекретами. Сама того не замечая, я все ему рассказала. Иногда он задавал мневопросы, обычно я отвечала очень коротко и сухо. А доктор собирал по словечку ивсе узнал.

Хайруллах-бей одинок. Лет двадцать пять назад он женился.Через год жена умерла от тифа. С тех пор он живет холостяком. Родился доктор наРодосе. Однако в Кушадасы у него есть какое-то поместье. Словом, этот человекне нуждается в жалованье полковника. Он гораздо больше тратит на больных изсвоих личных средств. Например, позавчера я прочла раненому солдату письмо издому. Старая мать писала, что нищета и голод совсем задушили их, дети пошли помиру. Выслушав письмо, солдат глубоко вздохнул.

Хайруллах-бей осматривал рядом раненого. Неожиданно онобернулся.

— Вот это мне нравится? На что же вы надеетесь, когдаплодите толпы нищих?

Злая шутка стрелой вонзилась в мое сердце. Будь это не впалате, я непременно отчитала бы доктора. Однако немного погодя он самзаговорил о письме: