Хайруллах-бей опять захохотал. Его голубые смеющиеся глазки,с белесыми ресницами, уставились на меня, словно хотели проникнуть в самуюглубину моей души.

— Послушай, крошка. Это вовсе не так. Смотри в глаза!Ну, говори, разве ты не любишь его?

— Я его ненавижу.

Доктор взял меня за подбородок и, продолжая пристально смотретьв глаза, сказал:

— Ах, бедная крошка! Все эти годы ты сгораешь из-занего, горишь, как лучина. И тот скот страдает вместе с тобой. Такой любви емунигде не найти…

Я задыхалась от гнева.

— Какая страшная клевета? Откуда вы все это знаете?

— Припомни… Я понял это еще в тот день, когда мывстретились с тобой в Зейнилер. Не пытайся скрыть. Напрасный труд. Из детскихглаз любовь брызжет, как слезы…

Передо мной поплыли темные круги, в ушах зазвенело, а докторвсе говорил:

— Ты так отличаешься от всех. Ты такая чужая для всех,ко всему. У тебя задумчивая, горькая улыбка, так улыбаются только во сне. Уменя сердце надрывается, крошка. Ты и создана не так, как все. Рассказывают про

прекрасных пери[99], рожденных от волшебного поцелуя ивскормленных поцелуями. Это не выдумка. Подобные существа есть и вдействительности. Милая Феридэ, ты — одна из них. Ты создана любить и бытьлюбимой. Ах, сумасшедшая девчонка! Ты поступила так опрометчиво. Тебе ни за чтонельзя было бросать того глупого парня. Ты непременно была бы счастлива.

Я залилась слезами и закричала, топая ногами:

— Зачем вы все это говорите? Чего вы от меня хотите?

Тут доктор опомнился, стал меня утешать:

— Верно, крошка, ты права. Этого не надо было тебеговорить. Ну и глупость я спорол! Прости меня, крошка.

Но я была вне себя от злости и не могла даже смотреть надоктора.

— Вот увидите! Я вам докажу, что не люблю его! —и, хлопнув дверью, вышла.

Когда я принесла лампу Ихсану-бею, он стоял одетый у окна илюбовался багряным закатом на море.

Чтобы нарушить молчание, я сказала:

— Вероятно, вы соскучились по своей форме, эфендим…

Комната уже была окутана вечерними сумерками. Казалось,полумрак придал Ихсану-бею смелость. Он покачал головой, грустно улыбнулся ивпервые откровенно заговорил о своем горе:

— Вы сказали: форма, ханым-эфенди?.. Да, теперь надеждатолько на нее. Она сделала мое лицо таким, и только она может избавить меня отнесчастья…

Я не поняла смысла его слов и удивленно смотрела наИхсана-бея. Он вздохнул и продолжал:

— Все очень просто, Феридэ-ханым. Нет ничегонепонятного. Я вернусь в действующую армию, и пусть война доведет до концадело, начатое гранатой… И я избавлюсь от…

Видно было, молодой майор глубоко страдает. В своейискренности он так был похож на ребенка.

Я стояла к нему спиной и зажигала лампу, но после этих словя незаметно задула спичку и склонилась над лампой, будто поправляю фитиль.

— Не говори так, Ихсан-бей. Если вы захотите, вы можетеобрести счастье… Женитесь на хорошей девушке. Будет семья, дети, и всезабудется.

Я стояла к нему спиной, но чувствовала, что он по-прежнемуне смотрит на меня и продолжает любоваться вечерним морем.

— Если бы я не знал, какое у вас чистое сердце,Феридэ-ханым, то подумал бы, что вы смеетесь надо мной. Кому я нужен с такимлицом? В те дни, когда на меня можно было по крайней мере смотреть без смеха, яи то не понравился одной девушке. А теперь такой урод…

Ихсан-бей не захотел дальше продолжать и, чуть помолчав,добавил, стараясь взять себя в руки:

— Феридэ-ханым, это все пустые слова. Простите, нельзяли зажечь лампу?

Я еще раз чиркнула спичкой, но рука моя никак не могладотянуться до фитиля. Уставившись в дрожащее пламя спички, я задумчиво ждала,когда оно погаснет. В комнате опять стало темно.

Я тихо сказала:

— Ихсан-бей, прежде вы были гордым, самоуверенным. Нипережитые неудачи, ни утраченные надежды не сделали ваше сердце таким чутким,как сейчас. Пренебрегая карьерой, возможно, даже рискуя жизнью, вы защитили молоденькуюдевушку, бедную учительницу начальной школы. Но тогда вы не были убиты горем,как сегодня, зачем скрывать? Я понимаю ваши страдания!.. Почему бы теперь этойбедной учительнице начальной школы не посвятить свою жизнь вашему счастью?

Раненый майор ответил срывающимся голосом:

— Феридэ-ханым! Зачем вы даете повод к несбыточныммечтам? Не делайте меня совсем несчастным!

Я решительно повернулась к нему, потупилась и сказала:

— Ихсан-бей, прошу вас, женитесь на мне. Примите меня…Вы увидите, я сделаю вас счастливым. Мы будем счастливы с вами.

Мои глаза застилали слезы, и я не могла рассмотреть втемноте лица майора. Ихсан-бей поднес к губам мою руку и робко поцеловалкончики пальцев.

Все кончено. Теперь уже никто не осмелится сказать, что ялюблю его…

Кушадасы, 26 февраля.

С того дня ты сделался для меня только чужим, только врагом,Кямран. Я знала: мы никогда больше не встретимся с тобой лицом к лицу, никогдане увидимся на этом свете, не услышим голоса друг друга. И все-таки я никак немогла вырвать из сердца ощущение того, что я твоя невеста. Что бы я ниговорила, что бы ни делала, я смотрела на себя, как на вещь, принадлежащуютебе. Я не могла пересилить себя.

Да, к чему лгать? Несмотря на мою ненависть, возмущение,протест, несмотря на все пережитое мной, я все-таки оставалась немножко твоей.Впервые я это поняла сегодня утром, проснувшись невестой другого. Да, невестойдругого! Сколько лет просыпаться твоей невестой, а потом в один прекрасный деньпроснуться невестой другого!.. Кямран, только этим утром я рассталась с тобой.И как рассталась… Точно несчастный переселенец, у которого нет права увезти ссобой дорогие воспоминания, нет права в последний раз обернуться и посмотретьна то, что он оставляет за собой!..

У меня был план: пойти сегодня утром с Ихсан-беем в кабинетдоктора и сообщить ему о нашей помолвке.

Мне казалось, для такого события будничный халат медсестрыслишком прост и может огорчить моего жениха.

В саду росла тощая повилика. Я сделала из нее букетик иприколола к груди.

В это утро я опять застала Ихсана-бея одетым. Увидев меня,он заулыбался, простодушно, как ребенок. Я подумала, что делать его счастливымс сегодняшнего дня — мой долг.