На что создана бессердечная красота?.. Разве только калечитьжизни бедных девушек, разбивать их сердца!..

Сегодня я участвовала в конкурсе. Письменный экзамен прошелскверно. Заставили проспрягать в настоящем и будущем временах десять глаголов,образованных от таких существительных, как «истиксар», «истисмар»,

«иститрат» [95] и т.д. Но как я могла спрягать эти глаголы нафранцузском языке, если я не знала их значений по-турецки? Устный экзаменпрошел великолепно. Решит-бей-эфенди поговорил со мной по-французски инесколькими словами дал понять, что я обязательно выйду победительницей.

Да пожалеет аллах мою Мунисэ!

Сегодня объявили результаты конкурса. Я провалилась. Один изсекретарей отдела образования сказал мне:

— Если бы Решит-бей-эфенди захотел, вы бы непременнопрошли. Кто осмелится пойти против его желания? Очевидно, у него какие-то своипланы.

Наше положение весьма затруднительно. Через два дня платитьза жилье. На помощь пришел золотой медальон, последняя вещь, которая осталась уменя от матери. Сегодня я отдала своей соседке и попросила продать. Мне жалкобыло расставаться с этой памятью. В медальоне лежала маленькая фотография: отецс матерью в первый год женитьбы. Бедная карточка теперь осталась без оправы. Ноя и тут пыталась себя утешить: «Папа и мама безусловно предпочитают жить всердце своей одинокой доченьки, чем лежать в куске драгоценного металла…»

Сегодня я получила от Решита-бея записку. Он пишет, чтонашел мне работу, и вызывает для переговоров в свой особняк в Каршияка. Почемуже секретарь отдела образования сказал, что Решит-бей отнесся ко мне враждебно?Выходит, это не так. Посмотрим. Завтра я все узнаю.

Только что вернулась из Каршияка от Решита-бея. Его особняк— настоящий дворец. Теперь мне понятно, почему этому господину оказывают такиезнаки внимания.

Решит-бей принял меня очень тепло и сказал, что на экзаменахостался доволен моими знаниями французского. Но, взвесив все, решил, что несможет избавить меня от козней и несправедливости коллег в будущем. Теперь оработе, про которую шла речь в записке. Решит-бей предложил мне преподаватьфранцузский язык его дочерям.

— Дитя мое, — сказал он, — мне понравились нетолько ваши способности, но и ваши манеры, и ваша внешность. Что вам прозябатьв общественных школах? Обучайте французскому языку моих дочек. Вместе будетежить, пить, есть. Дадим вам красивую комнату. Согласны?

Что и говорить, должность гувернантки! Возможно, это болееспокойная, более выгодная работа, чем быть учительницей в школе. Но, кнесчастью, я всегда относилась к этой профессии с предубеждением. По-моему, этото же самое, что быть прислугой.

Мне очень не хотелось обижать Решита-бея. Я поблагодарила задоверие, радушный прием, но, сославшись на Мунисэ, сказала, что не могу принятьэто предложение. Решит-бей нашел мою причину неубедительной.

— И для нее у нас найдется место, дочь моя. Неужтомаленькая девочка будет обузой для нашего дома?

Я не дала окончательного ответа и попросила три дняотсрочки. Сделаю последнюю попытку. Удастся устроиться на официальную должность— хорошо, не удастся — ничего не поделаешь.

Нам отвели комнату в верхнем этаже особняка. Комнатканебольшая, красивая и уютная, с видом на море.

До позднего вечера я любовалась из окна бухтой. Из нашегоокна виден весь залив. На противоположном берегу — ночной Измир на холмах,похожий на груду облаков, усыпанных звездами, ярко освещенная набережная,напоминающая праздничную иллюминацию. Восхитительное зрелище!

Но, откровенно говоря, вид на набережную Каршияка понравилсямне гораздо больше. Жизнь здесь бьет ключом. До самой полуночи шумят трамваи, взеленом свете газовых фонарей бесконечной вереницей прогуливаются толпымолодежи. Чуть подальше — казино, разноцветные огни которого отражаются в водахбухты. Оттуда доносятся звуки гитары, то веселые, то грустные.

Какая у меня странная, причудливая фантазия! Я вижу толькочерные и белые пятна одежды гуляющих. Все они для меня — любящие друг другаобрученные… Да и не только они. Мне мерещится, что и там, во тьме, среди скал,чьи черные силуэты едва вырисовываются на берегу, тоже гуляют невидимые парывлюбленных.

С моря доносится шепот. Кажется, что воркуют влюбленные. Атеплое дыхание ночи, сжимающее мою грудь, вероятно, слетает с горячих губмолоденьких девушек, чьи головки покоятся на груди возлюбленных, а взорыустремлены в зеленые, потемневшие, словно ночное море, дорогие глаза.

В особняке меня приняли тепло и вежливо, как маленькуюгоспожу. Мой багаж никогда не был особенно тяжел, тем не менее я весьмапризнательна старому слуге, который не позволил мне тащить самой чемодан,выхватил его у меня из рук и принес в комнату.

Мунисэ еще слишком мала, чтобы понимать все эти тонкости.Роскошь особняка совсем ослепила ее. Когда мы поднимались наверх, Мунисэ хотелаповторить шутку, которую часто проделывала дома. Посреди лестницы она схватиламеня за подол и хотела стянуть вниз по ступенькам. Я поймала ее ручонку ишепнула на ухо:

— Мы у чужих, дитя мое. Вот если у нас опять будет свойдом, тогда можно…

Мунисэ поняла меня. Когда мы вошли в комнату, на ее красивомличике не было уже прежней радости. Какая чуткая душа у моей крошки! Онакинулась мне на шею, прижалась крепко-крепко и стала целовать мое лицо.

Когда я закрывала окно, народу на набережной уже не было.Фонари погасли. Море, которое совсем недавно переливалось огнями, отступилоназад, обнажив полосу песчаного берега, и, словно мирно спящий ребенок,положило свою голову на белую подушку скал…

Сегодня, когда я ехала сюда… Нет, об этом я не смею писать…Потом…

В особняке Решита-бея нам живется неплохо. Мои ученицы — дведевушки, одна моего возраста, другая — чуть младше. Старшую звать Ферхундэ. Этокопия своего папочки, но характер у нее очень капризный. В противоположность еймладшая, Сабахат, — красивая, как куколка, очень симпатичная девушка.

Одна из служанок как-то сказала мне, многозначительноподмигнув:

— В то время покойная ханым-эфенди была больна, и еенавещал молодой военный доктор. Конечно, ханым-эфенди все время смотрела в лицоэтому доктору, потому и родился красивый ребенок…