Ферхундэ все подшучивала надо мной:

— Феридэ-ханым, хотите, мы поженим вас? Станете женойтакой замечательной личности! Сейчас он холост. Развелся со своей первойсупругой и ищет ханым на европейский манер, достойную депутата.

Я, продолжая смеяться, отошла от стола и ответила:

— Сейчас же пишите письмо, Ферхундэ. Я согласна. Еслидаже его будущая жена не обретет счастья, то, во всяком случае, всю жизнь будетсмеяться.

Сабахат перевернула еще одну страницу и поманила меня.

— Боюсь, Феридэ-ханым, что, увидев эту фотографию, выоткажетесь от своего депутата.

Гостьи в один голос воскликнули:

— Ах, какой красивый! — и, размахивая руками,принялись за меня.

— Все напрасно, — сказала я, подходя к ним, —кто бы это ни был, я не откажусь от своего депутата.

Я склонилась над альбомом вместе со всеми девичьимиголовками и так же, как все, не могла сдержать легкого возгласа изумления. Изальбома на меня смотрело улыбающееся лицо Кямрана.

Над этой фотографией Сабахат не потешалась. Напротив, онаочень серьезно и пылко начала объяснять подружкам:

— Этот господин — супруг моей тетки Мюневвер. Онипоженились весной, когда мы были в Стамбуле. Ах, если б вы его видели! В жизнион в тысячу раз красивее! Какие у него глаза, какой нос! Скажу вам еще нечтоболее удивительное. Говорят, этот бей очень любил свою кузину. Это была маленькая,капризная и очень взбалмошная девушка. За это ее даже, кажется, прозвалиЧалыкушу. Так вот эта самая Чалыкушу отвергла Кямрана-бея. Сердцу не прикажешь…За день до свадьбы она убежала из дому, уехала в чужие края. Кямран-беймесяцами ничего не ел, таял на глазах, все ждал неверную. Бедняга не понимал,что, раз она убежала накануне свадьбы, то уж никогда не вернется. Яприсутствовала на обряде целования рук. Когда моя тетка Мюневвер подошла ксвоей свекрови, старая женщина не выдержала, очевидно, вспомнила эту страннуюЧалыкушу и разрыдалась, как ребенок.

Я слушала этот рассказ, облокотившись на рояль, молча, недвигаясь. А Кямран по-прежнему улыбался мне из альбома.

Я тихо сказала:

— Бессердечный…

Сабахат обернулась ко мне:

— Вы очень правильно определили, Феридэ-ханым. Девушку,которая не смогла быть верной такому красивому, такому благородному молодомучеловеку, нельзя назвать иначе, чем бессердечной.

Кямран, я тебя ненавижу. Если бы это было не так, услышавизвестие о твоей женитьбе, я бы лишилась чувств, плакала, убивалась. Но никогдав жизни я не смеялась так, как сегодня, никогда так не заражала окружающихрадостью и весельем. Я бы назвала этот день самым счастливым в жизни, если бысо мной через несколько часов не случилось одно неприятное происшествие.

Под вечер дождь прекратился, и мы решили погулять в поле.Когда мы проходили берегом шумной речушки, кто-то воскликнул, увидев на тойстороне хризантему:

— Ах, какая прелесть! Если бы можно было достать!

Я засмеялась и спросила:

— Хотите, я подарю вам эту хризантему?

Река была опасная: глубокая и довольно широкая.

Девушка засмеялись, а кто-то пошутил:

— Подарила бы, если б был мостик.

— По-моему, ее можно перейти и без мостика, —ответила я и кинулась в воду.

Сзади раздались крики.

Кое-как я перешла речушку, но хризантему мне все-таки неудалось сорвать. У самого берега я поскользнулась и, чтобы не упасть,ухватилась за ветки колючего кустарника. Бедные мои руки, как я их изодрала!

Да, если бы не этот печальный случай, заставивший меня литьслезы в вечерних сумерках всю дорогу до особняка, я назвала бы сегодняшний деньсамым веселым и счастливым в моей жизни.

Кямран, я убежала в чужие края, так как ненавижу тебя. Нотеперь ненависть душит меня, мне уже мало, что нас разделяет пространство: яхочу совсем убежать из этого мира, где ты живешь и дышишь.

Я твердо решила: ни за что не останусь в этом доме, поэтомучасто бываю в Измире и наведываюсь в отдел образования. Два месяца назад явстретила здесь свою старую воспитательницу, сестру Берениш, которая еще впансионе симпатизировала мне. Я рассказала ей о своих мытарствах. Вчера мыопять встретились с ней на пароходе.

Сестра Берениш обрадовалась:

— Феридэ, я уже несколько дней ищу тебя. Для нашегопансиона в Карантина нужна учительница турецкого языка и рисования. Япорекомендовала директрисе тебя. Комнату снимать не придется. Будешь жить припансионате.

Сердце мое взволнованно забилось. Мне показалось, если опятьпопаду в этот мир фимиама, тяжких звуков органа, мне удастся вернуть частичкусвоего детства. Я ответила, не задумываясь:

— Хорошо, ma soeur, я приеду. Благодарю вас.

Сегодня, прежде чем отправиться в Карантина, я зашла в отделобразования за документами. Мне сказали, что заведующий отделом уже третий деньразыскивает меня. Вот так всегда!

Увидев меня, заведующий закричал:

— Заставляешь ждать, дочь моя! Тебе повезло, естьхорошая вакансия. Поедешь в школу Кушадасы.

С одной стороны, спокойная жизнь пансиона, но — может быть,в Кушадасы меня действительно ждет хорошее место. Как быть?.. Ведь я уже даласлово работать в Карантина.

Минуты шли, а я все размышляла, что выбрать: тихую жизньили, возможно, опять нужду и лишения? В трудностях есть своя прелесть. Яподумала о наших заброшенных малышах школьниках, чьи жизни калечатся в грубых руках.Эти несчастные, словно цветы, побитые морозом, ждут хоть немного солнца,немного ласки, чтобы согреться. Тому, кто дает им это тепло, они дарят любовь ипризнательность своих прекрасных сердец. Я чувствовала, что, несмотря ни начто, полюбила этих маленьких нищих. Разве Мунисэ не из их среды?

Да и два года самостоятельной жизни меня кое-чему научили.Свет причиняет страдание больным глазам, счастье приносит боль раненому сердцу.Тьма — лучшее лекарство как для больных глаз, так и для разбитых сердец.

Я стала учительницей, чтобы заработать на жизнь. Мои расчетыоказались неверными. Человек этой профессии может в один прекрасный деньумереть с голоду. Впрочем, это не страшно. Ведь моя работа позволяет мне делатьдобро людям. Разве это не счастье — жертвовать собой ради блага других? Да иневозможно воскресить умершие сновидения прошлого. Меня уже не волнует терпкийзапах фамиама, а грустные аккорды органа, когда-то звучавшие в моих ушах,умолкли. Я улыбнулась, подумав о будущих учениках в Кушадасы, лишенных любви иласки, которых мне предстояло скоро увидеть, и сказала:

— Хорошо, бей-эфенди, я поеду.