УЭСТБРУК: И это Bills, Bills, Bills, подкаст, в котором каждую неделю я пытаюсь разобрать с вами простыми словами все происходящее в конгрессе. Стоит ли вам волноваться и что вы можете с этим сделать.

Что ж. Должен признать, ребята, пару дней назад я планировал совсем другой выпуск, но теперь я не вижу в нем смысла.

Просто давайте… ох. Уделите минуту своего времени и прочтите статью, которую напечатали этим утром в Washington Post. Мы получили электронные письма – они анонимно просочились в сеть и подтверждены не пожелавшим назваться источником из предвыборного штата Ричардса, – которые ясно демонстрируют, что Джеффри Ричардс – или другие высокопоставленные сотрудники его кампании – организовали весь этот изощренный, дьявольский план по слежке, контролю, взлому и обнародованию изданием Daily Mail писем Алекса Клермонта-Диаса в рамках попытки избавиться от Эллен Клермонт на всеобщих президентских выборах. А затем, за… эм, сколько, Суф? Сорок минут? За сорок минут до того, как мы начали записывать наш выпуск, сенатор Рафаэль Луна выложил пост в «Твиттере», в котором объявил, что покидает кампанию Ричардса.

Итак. Ничего себе.

Не думаю, что есть какой-то смысл обсуждать то, что утечка из штаба Ричардса была организована не кем иным, как Луной. Это однозначно был он. По моему мнению, все это выглядит, словно… возможно, он с самого начала не хотел там быть? Возможно, у него изначально были сомнения? Быть может, он даже внедрился в кампанию, чтобы провернуть нечто подобное… Суфия, мне позволено говорить такие вещи?

ДЖАРВАР: В самом деле, когда тебя это останавливало?

УЭСТБРУК: Это точно. В любом случае, Casper Mattresses платят мне огромные деньги, чтобы я записывал вам подкасты с анализами, поэтому именно это я и попытаюсь сделать, даже несмотря на то, что все произошедшее с Алексом Клермонтом-Диазом и принцем Генри за последнюю пару дней было просто возмутительным. И даже обсуждать это кажется дешевым и мерзким. Но, как мне кажется, есть три важных вывода, которые мы можем сделать из сегодняшних новостей.

Во-первых, сын президента США на самом деле не сделал ничего дурного.

Во-вторых, Джеффри Ричардс совершил враждебный акт заговора против действующего президента, и я с нетерпением жду федерального расследования, которое ждет его в ту же секунду, как он проиграет эти выборы.

В-третьих, Рафаэль Луна, вероятно, самый сомнительный герой всей этой президентской гонки.

Нам нужна речь.

Не просто заявление, а речь.

– Ты это написала? – спрашивает их мать, держа в руках сложенный листок бумаги, который Джун отдала Алексу на балконе. – Это Алекс сказал тебе избавиться от заявления, составленного нашим пресс-секретарем, и написать это все?

Джун кивает, прикусив губу.

– Это… это совсем неплохо, Джун. Почему, черт возьми, ты не пишешь речи для всех наших выступлений?

Помещение для пресс-брифингов в Западном крыле слишком обезличенное, поэтому принято решение собрать весь пресс-пул в Дипломатической приемной на первом этаже. Это комната, в которой Рузвельт когда-то записывал свои беседы у камина. Алекс должен будет войти туда и произнести речь в надежде, что вся страна не возненавидит его за правду.

Специально для телетрансляции они вырывают Генри из Лондона. Он должен будет твердо и уверенно стоять прямо за плечом Алекса, олицетворяя собой символ политического супруга. Мозг Алекса раз за разом проворачивает все это у него в голове. Он уже представляет себе: всего через час миллионы и миллионы телевизоров по всей Америке будут транслировать его лицо, его голос, слова Джун и Генри, стоящего рядом. Все узнают. Все и так в курсе, но они не знают истины.

Всего через час каждый американец сможет взглянуть на экран и увидеть сына их президента рука об руку со своим парнем.

А по другую сторону Атлантики почти столько же людей будет смотреть на экраны ТВ над кружкой пива в пабе, ужиная с семьей или сидя дома тихим вечером, и увидят там своего молодого и самого очаровательного прекрасного принца.

Вот и все. Второе октября 2020 года. Весь мир увидит их, а история запомнит.

Алекс ждет на Южной лужайке, любуясь липами сада Кеннеди, где они с Генри впервые поцеловались. Военный вертолет приземляется в какофонии шума винтов, и Генри, драматично обдуваемый порывами ветра, появляется из него, с ног до головы одетый в Burberry, словно лихой герой, готовый рвать на женщинах белье и поднимать из руин уничтоженные войной страны. Алексу ничего не остается, кроме как рассмеяться.

– Что? – кричит Генри, перекрывая шум, когда видит выражение лица Алекса.

– Вся моя жизнь – это шутка вселенского масштаба, а ты не реален, – хрипло отвечает Алекс.

– Что? – еще раз кричит Генри.

– Я говорю, прекрасно выглядишь, малыш!

Они крадутся на лестничную площадку, чтобы поцеловаться, пока Захра их не находит и не оттаскивает Генри для подготовки к съемкам. Как только их проводят в Дипломатическую приемную, все начинается.

Время пришло.

Это был долгий-долгий год изучения Генри изнутри и снаружи, изучения себя, изучения того, сколько еще осталось Алексу узнать о самом себе, и пришло время выйти, встать на этот пьедестал и уверенно обо всем заявить.

Он не боится своих чувств. Он не боится говорить о них. Он боится лишь того, что может произойти, если он это сделает.

Генри нежно касается кончиками двух пальцев ладони Алекса.

– Всего пять минут на всю оставшуюся жизнь, – говорит принц, мрачно усмехаясь.

Алекс тянется к нему в ответ, прижимает большой палец к его ключице и скользит под узел его фиолетового галстука. Ощутив под пальцами шелк, Алекс следит за дыханием Генри.

– Ты самая плохая идея, которая у меня когда-либо появлялась, – говорит он.

Рот Генри медленно расплывается в улыбке, и Алекс целует его.

ОБРАЩЕНИЕ СЫНА ПРЕЗИДЕНТА США,

АЛЕКСА КЛЕРМОНТА-ДИАСА,

ИЗ БЕЛОГО ДОМА, 2 ОКТЯБРЯ 2020 ГОДА

Доброе утро.

Я есть и был – в первую, последнюю очередь и всегда – дитя Америки.

Эта страна взрастила меня. Я рос среди полей и холмов Техаса, но успел побывать в тридцати четырех штатах, прежде чем научился водить. Когда в пятом классе я подхватил кишечный грипп, моя мать написала записку в школу на обороте праздничной открытки от вице-президента Байдена. Простите за это, сэр. Мы тогда очень спешили, а это была единственная бумага, которая оказалась у матери под рукой.

Я выступил перед вами в первый раз на сцене Национального демократического съезда в Филадельфии, когда мне было восемнадцать, и я представлял свою мать в качестве кандидата на должность президента. Вы болели за меня. Я был молод и полон надежд, и вы позволили мне воплотить американскую мечту о том, что парень, с детства говоривший на двух языках, чья семья, многонациональная, прекрасная и стойкая, могла почувствовать себя здесь, в Белом доме, как дома.