По словам Луны, среди сотрудников низшего звена ходили определенные слухи. Как правило, это были женщины-стажерки, но иногда – особенно симпатичные мальчики, каким был и он. Ричардс обещал им наставничество и связи, если они соглашались «просто выпить с ним после работы». Подразумевалось, что отказ был неприемлем.

– Тогда у меня не было ничего, – говорит Луна. – Ни денег, ни семьи, ни связей, ни опыта. Я подумал: «Это единственный способ для тебя войти в эту дверь. Возможно, он действительно сдержит слово».

Луна замолкает, переводя дыхание. У Алекса неприятно скручивает живот.

– Он прислал за мной машину, заставил встретиться с ним в отеле и напоил. Он хотел… он пытался… – Луна морщится, не закончив фразу. – В общем, я сбежал. Помню, как пришел домой той ночью, и парень, с которым я снимал комнату, посмотрел на меня и протянул мне сигарету. Кстати, именно тогда я и начал курить.

Он смотрит на Skittles на своем столе и принимается отбирать красные конфетки от оранжевых, но затем бросает взгляд на Алекса и горько улыбается.

– На следующий день я вернулся к работе как ни в чем не бывало. Я мельком обсудил это с ним в комнате отдыха, потому что хотел, чтобы все было в порядке, и именно за это я ненавидел себя больше всего. Поэтому, когда в следующий раз он прислал письмо мне на электронку, я пришел в его офис и заявил, что, если он не оставит меня в покое, я расскажу обо всем прессе. И тогда он достал эту папку. Он называл это «подстраховкой». Он знал все, что я делал подростком, как родители вышвырнули меня за дверь и я оказался в приюте в Сиэтле. Знал, что у меня была семья без документов. Ричардс сказал, что если я хоть заикнусь о том, что произошло, то я не только никогда не построю карьеру в политике, но он разрушит всю мою жизнь. Он разрушит жизнь моей семьи. Поэтому я просто заткнулся.

Взгляд Луны, когда он снова пересекся со взглядом Алекса, резок и холоден как лед. Окно с грохотом захлопывается.

– Но я не забыл об этом. Когда я встречал его в залах сената, он смотрел на меня так, словно я был ему чем-то обязан, потому что он не уничтожил меня тогда, когда мог это сделать. И я знал, что он сделает все возможное, чтобы заполучить президентское кресло. Но я не мог позволить этой опасной твари стать самым могущественным человеком в стране, если в моей власти было хоть что-то, чтобы его остановить.

Он поворачивается на стуле, слегка потряхивая плечами, чтобы взять пару конфет и забросить их в себе в рот. Луна старается выглядеть непринужденно, но дрожь в руках его выдает.

Он объясняет, что поворотный момент наступил этим летом, когда он увидел Ричардса, заявлявшего в эфире о программе молодежного конгресса. Он понимал, что, получив больший доступ, сможет найти и слить доказательства злоупотребления им своими полномочиями. Даже если Луна и был слишком стар, чтобы соблазнить Ричардса, он мог обыграть его, убедив в том, что не верил в победу Эллен и что сможет обеспечить тому голоса латиноамериканцев и центристов в обмен на власть.

– Я ненавидел себя каждую минуту, что проработал в той кампании, но провел все время в поисках улик. Я был близок. Я был так поглощен этим, так сосредоточен, что… Я совсем не заметил слухов о тебе. Я не имел ни малейшего представления. Но когда все всплыло наружу… Я все знал, просто не мог этого доказать. Однако у меня был доступ к серверам. Я многого не знаю, но повидал достаточно в свои юные бунтарские дни, чтобы знать парочку людей, которые могли организовать слив. Не смотри на меня так. Я не настолько стар.

Алекс хохочет, и, глядя на него, Луна тоже начинает смеяться. Душу накрывает облегчение, словно свежий поток воздуха врывается обратно в комнату.

– В общем, отослать все тебе и твоей матери было самым быстрым способом разоблачения, и я знал, что Нора сможет с этим справиться. И я… я знал, что ты все поймешь.

Он делает паузу, посасывая конфету, и Алекс решается задать вопрос:

– Мой отец был в курсе?

– О том, что я – тройной агент? Нет, об этом не знал никто. Половина моих сотрудников уволилась, потому что ни о чем не подозревала. Моя родная сестра не разговаривала со мной несколько месяцев.

– Нет, я о том, что Ричардс сделал с тобой.

– Алекс, твой отец – единственный живой человек, которому я когда-либо все это рассказывал, – отвечает Луна. – Он взялся помочь мне тогда, когда я не позволил этого никому другому, и я никогда не переставал испытывать к нему благодарность. Но он хотел рассказать всем о том, что Ричардс сделал со мной, а я… не мог этого допустить. Я сказал ему, что это риск для моей карьеры, на который я не могу пойти. Но, честно говоря, я не думал, что то, что произошло с одним мексиканским парнишкой-геем двадцать лет назад, каким-то образом повлияет на его дела. Я не думал, что кто-то вообще мне поверит.

– Я тебе верю, – без промедления возражает Алекс. – Хотел бы я, чтобы ты просто рассказал мне тогда обо всем, что делаешь. Ну или вообще кому-нибудь.

– Ты бы попытался остановить меня, – отвечает Луна. – Все вы попытались бы.

– Ну… Раф, это был чертовски безумный план.

– Знаю. И я не знал, удастся ли мне исправить весь тот вред, что я причинил, но, честно говоря, мне было плевать. Я сделал то, что должен был. Ни за что на свете я бы не позволил Ричардсу победить. Вся моя жизнь – борьба, и я боролся.

Алекс обдумывает его слова. Он может понять Луну: все это перекликается с его собственными размышлениями. Он размышляет о том, о чем не позволял себе думать с той самой поездки в Лондон, – о результатах экзаменов на юридический, спрятанных в столе спальни в запечатанном конверте. Как же ему сделать все то добро, что он может совершить?

– Кстати, прости меня, – говорит Луна, – за все, что я тебе сказал. – Ему необязательно уточнять, что именно. – Я был… не в себе.

– Все в порядке, – отвечает Алекс, и он действительно так считает. Он простил Луну еще до того, как вошел в его кабинет, однако ценит его извинения. – И ты прости меня. Но все же я надеюсь, ты осознаешь, что, если еще раз назовешь меня «малец», я в буквальном смысле надеру тебе задницу.

Луна искренне хохочет.

– Слушай, ты встрял в свой первый сексуальный скандал. Вылезай уже из песочницы.

Алекс одобрительно кивает, потягиваясь в кресле и сложив руки за головой.

– Чувак, хреново, конечно, что все так сложилось с Ричардсом. Даже если ты разоблачишь его сейчас, натуралы обязательно выставят ублюдка-гомофоба за латентного гомосексуалиста, чтобы просто умыть руки. Будто в девяноста девяти процентах из ста они не обычные старые и ненавидящие все живое лицемеры.

– Ага, особенно учитывая то, что, видимо, я был единственным стажером мужского пола, которого он затащил в отель. Он поступал, как любой чертов хищник, – его поступки не имеют ничего общего с сексуальностью, а всецело связаны с властью.

– Собираешься что-то заявлять? – спрашивает Алекс. – В ближайшее время?