Мне до сих пор снится Жерар. А я вычеркнула его из своей жизни. Перечеркнула крест-накрест. С ним все. Только из снов не могу его вычеркнуть. Приходит ночами привидением… Смешно, правда, Мари?

– Это совершенно нормально, – с грустью произнесла Мари. – Сны делают с нами что хотят.

Когда они выходили из кафе «Léon» на улицу, хозяйка приветливо окликнула их, и Китти ответила ей на французском:

– Une petite promenade, Solange. A bientôt!

– Что ты ей сказала?

Китти гордо вскинула голову и сообщила, что довольно неплохо успела выучить французский. А хозяйке – Соланж – сказала, что они немного прогуляются и скоро вернутся.

Теплое апрельское солнце снова разогнало хандру Китти, она не переставая болтала, рассказывала о художниках, с которыми познакомилась, известных поэтах и торговцах искусством. На улице Виньон живет некий месье Канвайлер, он выставляет совершенно сумасшедшие работы:

– Они называют себя кубистами. Они все рисуют в форме квадратов и кубов, здорово, правда?

Мари это, скорее, показалось смешным. Китти доверительно взяла ее под руку и болтала как заведенная, Мари тем временем разглядывала на бульваре людей. Дамы не носили «танго-стиль», подобные экстравагантные туалеты, видимо, предназначались для богатых. Француженки, которые им встречались, одеты были, скорее, консервативно: длинные темные юбки, светлые блузы, платок, шляпка. В переулочках, куда они сворачивали, в продовольственных лавках между сыром, ветчиной и паштетами стояли картины. Совсем маленькие картинки, изображавшие цветы и травы или людей, они казались Мари простоватыми, словно ребенок нарисовал, но Китти утверждала, что это большое искусство.

– Позор, что они стоят рядом с вонючим сыром и жирными паштетами. Художники бедны и продают свои работы за пару су, чтобы просто поесть.

Об этом Мари слышала от нее еще на вилле. Художники, которые влачили жалкое существование, не имевшие ни денег, ни имени. Как несчастный Винсент Ван Гог, продавший при жизни всего одну свою картину. Мари не знала, принять это с улыбкой или начать беспокоиться. Китти и раньше бредила жизнью «святого бедного художника» и восхищалась «истинным искусством, которое достигается лишь абсолютным аскетизмом». Таким идеалам она хочет следовать совместно с Мари? С нее станется.

– Не пугайся, улица грязноватая и узкая. Это улица Габриэль, здесь есть заведения, куда женщинам лучше не заходить. Чуть дальше она вливается в улицу Равиньан, вон там стоит дом, где художники живут и работают, как в улье. Его не видно с улицы, и ателье в нем располагаются одно за другим. Большие окна, чтобы было много света. Не такие крошечные, как в моей квартире. Может быть, мы переедем, Мари. В большое ателье, где вместе будем рисовать…

Мари остановилась позади Китти как вкопанная и не могла взять в толк, как это здесь, между ветхими деревянными строениями и грязными каменными фасадами, расцветет большая, чудесная свобода творчества. Им попалась пара замызганных неуютных пивных, где, наверное, только вечером становилось многолюдно, а вино было так дешево, что и бедные художники могли себе его позволить. Ну углу яростно спорили между собой трое оборванных мужчин, а возле темной двери на стуле сидела старуха и смотрела прямо перед собой незрячими глазами. Все то же, что и в Нижнем городе. Здесь тоже по ночам девушки, прислонившись к фонарю, предлагали себя? Мари в свое время была рада уехать оттуда. Но, кажется, Китти это все – бедность, грязь, проститутки и всякий сброд – влекло. Художники? Большие мастера? Пока что Мари заметила только нищих пьянчужек, девушек-служанок да сомнительных типов. И редко – галдящих и безвкусно одетых туристов, говорящих друг с другом по-английски или по-голландски. Они занимали все кафе, громко и по-хозяйски заказывали bière[31] или du vin[32], словно им принадлежал тут весь Монмартр.

– Сейчас здесь мало художников. Пока много света, они за работой. Они покинут свои ателье только вечером, чтобы поесть и выпить.

– Ага… Женщины здесь тоже рисуют? Я имею в виду кроме нас двоих.

Китти сказала, что кое-кого знает. Но, по ее словам, они довольно самовлюбленные особы и к тому же состоят в отношениях с каким-нибудь художником, который их ревниво оберегает.

– Настанет время, когда мы изменим эту ситуацию, Мари. Вместе мы сможем обходиться без любовников. А сейчас пойдем, я обещала тебе сюрприз. Ты удивишься, моя маленькая Мари. И мне очень интересно твое мнение!

Она взяла Мари за руку и потянула за собой. На бульваре Клиши было оживленно, люди во все глаза смотрели на колонну марширующих солдат. Девушкам волей-неволей пришлось остановиться, и Китти рассказала, что на прошлой неделе Париж посетила королевская чета. С тех пор такие маршировки стали регулярными – возможно, прекрасные пестрые щелкунчики не могут найти свои казармы.

– Щелкунчики?

– Ну посмотри, как они одеты. Прямо как деревянный солдатик для колки орехов, который папа однажды привез с рождественского базара.

Сравнение довольно верное, поскольку форма французских солдат была не темно-зеленой, какую Мари видела на баварских военных. У этих были голубые пальто, спереди укороченные, а под ними – ярко-красные брюки. Только их винтовки и штыки не выглядели игрушечными.

– Дядя Рудольф, брат мамы, всегда говорил, что французы – картонные солдатики. И что от дождя они прячутся в укрытии…

Мари была рада, что никто здесь не понимал громких рассуждений Китти. Она ловко маневрировала сквозь толпу, улыбалась мужчинам, приветливо кивала женщинам. Даже уличные мальчишки перед ними расступались, а кто-то галантно поклонился.

Перед кафе «Léon» людская толпа поредела. Хозяин выставил на тротуар столы и стулья, на которых теперь сидели английские туристы. Дородная Соланж подавала гостям вино, воду и горячие паштеты. Увидев Мари и Китти, она поманила их.

– Добрая женщина оставила нам столик. Знаешь, Мари, если бы у меня не было Соланж и Леона, думаю, я бы после нашего разрыва вернулась в Аугсбург.

Мари ответила молчанием. Сейчас за стойкой стоял Марсель, рядом девушка с медными волосами мыла пивные кружки. Это была дочка Соланж и Леона Сюзанна. Сам патрон был занят на кухне, его покрасневшее лицо мелькало в проеме двери.

– Ты удивишься, когда он однажды покинет свой карцер и выйдет сюда, – сказала Китти, занимая место за столиком в углу. – Он бретонец, великан и белокурый, как викинг. Я хотела его нарисовать, но он не разрешил. Он, знаешь ли, ужасно тщеславен…

В углу, где они сели, было темновато, и прохожих на бульваре было почти не разглядеть. Зато Мари хорошо были видны фотографии в рамках, украшавшие стены, – видимо, хозяин представил здесь все свое бретонское семейство.

– Возьмем меню номер один, оно тебе тоже понравится. Вино? Нет? Тебе придется научиться