различил в толпе красавиц из Омму-Заина, чья кожа была белее кристаллов пустынной соли; стройных девушек Утмайи, словно выточенных из дышащего, трепещущего гагата; царственных янтарных дочерей экваториальной Ксалы и миниатюрных женщин Илапа, оттенком кожи напоминавших только что позеленевшую бронзу. Но его лилейной красавицы Атле среди них не было.

Его очень удивило число женщин и абсолютная неподвижность, с которой они сохраняли свои причудливые позы. Не поднимались и не опускались веки, не шевелились руки, не изгибались и не приоткрывались губы. Эти женщины казались не то изваяниями из живого раскрашенного мрамора, не то богинями, спавшими зачарованным сном в зале вечности.

Тильяри, бесстрашный охотник, был поражен и напуган. Ему явилось доказательство легендарных деяний Маал-Двеба. Эти женщины – если они и вправду женщины, а не простые статуи – были скованы подобным смерти заклятием бессмертного сна. Словно незримый эфир нерушимого безмолвия заполнял зал, окружал всех этих женщин, – безмолвия, в котором, казалось, ни один смертный не мог даже вздохнуть.

Однако, если Тильяри намеревался продолжить поиски Маал-Двеба и Атле, ему необходимо было пересечь этот зачарованный покой. Опасаясь, как бы мраморный сон не поразил и его самого, едва он переступит порог, охотник вошел, затаив дыхание и ступая неслышно, как крадущийся леопард. Женщины вокруг были по-прежнему неподвижны. По всей видимости, чары настигли каждую в миг некоего определенного чувства: страха, удивления, любопытства, самодовольства, скуки, гнева или сладострастия. Женщин оказалось меньше, чем он предположил с первого взгляда, да и сам покой был не так огромен, но металлические зеркала, которыми были отделаны стены, создавали иллюзию многолюдности и необъятности.

В дальнем конце Тильяри раздвинул вторую двойную шпалеру и вгляделся в сумрак соседних покоев, тускло освещенных двумя курильницами, что испускали разноцветное сияние и красный, точно испаряющаяся кровь, дым. Курильницы были установлены на обращенных друг к другу треногах в противоположных углах. Между ними под балдахином из какого-то темного тлеющего материала с бахромой, заплетенной на манер женских кос, стоял диван цвета полночного пурпура, украшенный оборкой в виде серебряных птиц, сражающихся с золотыми змеями. На диване полулежал мужчина в скромной одежде, как будто дремал или просто устал и прилег отдохнуть. Лицо его, полускрытое в зыбких колышущихся тенях, казалось бледной маской таинственности, но Тильяри даже не пришло в голову, что это может быть кто-то еще, кроме как грозный тиран, которого он явился убить. Он понял, что это Маал-Двеб, кого ни один человек не видел во плоти, но чья сила была очевидна всем, – таинственный и всеведущий правитель Циккарфа, повелитель трех солнц со всеми их планетами и лунами.

Словно призрачные стражи, символы величия Маал-Двеба и воплощения его владычества ожили и надвинулись на Тильяри. Но мысль об Атле красной пеленой затмевала все. Он позабыл свои суеверные страхи, свой трепет перед колдовским чертогом. Ярость обездоленного влюбленного и свирепость искусного охотника пробудились в нем, направили его бесшумные шаги и укрепили его мощные мышцы. Кроме неподвижного тела на диване, в покоях никого не было. Тильяри приблизился к погруженному в забытье колдуну, пальцы сжались вокруг острого ножа, смазанного змеиным ядом.

Тиран лежал перед ним с закрытыми глазами; отпечаток таинственной усталости застыл на его устах и сомкнутых веках. Создавалось впечатление, что он скорее размышляет, чем спит, будто человек, блуждающий в лабиринте давнишних воспоминаний или предающийся грезам. Стены вокруг были задрапированы траурными занавесями с темным и непонятным узором. Курения образовывали клубящуюся дымку и наполняли комнату снотворной миррой, от которой все чувства Тильяри странно притупились.

Пригнувшись подле серебряных птиц с золотыми змеями, как тигр перед прыжком, он приготовился нанести удар. Затем, преодолевая легкое головокружение от дурманящего аромата, он распрямился, и рука его стремительным движением, подобным броску мощной, но гибкой гадюки, направила острие прямо в сердце колдуна.

С таким же успехом он мог бы попытаться поразить стену из какого-нибудь твердого камня. В воздухе, не доходя и немножко выше раскинувшегося на подушках волшебника, нож его наткнулся на незримую и непроницаемую преграду, и острие, отколовшись, звякнуло об пол у ног Тильяри. Ничего не понимая, сбитый с толку, он смотрел на существо, которое только что пытался убить. Маал-Двеб не пошелохнулся и не открыл глаз, но загадочное лицо его неуловимым образом приобрело легкий оттенок злорадства.

Тильяри нерешительно протянул руку, чтобы проверить только что пришедшую ему в голову любопытную мысль. Как он и подозревал, между курильницами вовсе не было ни дивана, ни балдахина – только сплошная, вертикальная, отполированная до зеркального блеска поверхность, в которой отражались ложе и спящий на нем человек. Тильяри пытался убить отражение. Но, к еще большему его изумлению, самого его в зеркале видно не было.

Он стремительно обернулся, полагая, что Маал-Двеб должен находиться где-то в комнате. Как только он оглянулся, занавеси со зловещим шелестом обнажили стены, будто их отдернула чья-то незримая рука. Покои внезапно залил яркий свет, стены словно раздвинулись, и у каждой возникли обнаженные шоколадно-коричневые великаны в угрожающих позах, чьи тела блестели, будто намазанные маслом. Глаза их сверкали, как у диких зверей, и каждый держал в руке огромный нож с отколотым острием.

Уверенный, что это какое-то грозное колдовство, Тильяри пригнулся и настороженно, точно угодившее в силок животное, стал ожидать нападения великанов. Но эти существа, точно так же пригнувшись, повторили все до единого его движения, и он понял, что они – всего лишь его собственные отражения, чудовищно увеличенные и многократно повторенные колдовскими зеркалами.

Он снова обернулся. Балдахин с бахромой, ложе цвета полуночного пурпура с узорчатой оборкой и лежавший на нем человек – все исчезло. Остались лишь курильницы, возвышающиеся перед зеркальной стеной, в которой, как и во всех остальных, отражался Тильяри.

Изумление и ужас парализовали дикарский мозг охотника. Он чувствовал, что Маал-Двеб, всевидящий и всемогущий чародей, играет с ним, как кот с мышью, и морочит ему голову своими колдовскими ухищрениями. Поистине неосмотрительной была попытка Тильяри использовать примитивную силу мышц и хитрость охотника против существа, столь нечеловечески искушенного в демонических уловках. Он не решался шевельнуться и едва отваживался дышать. Чудовищные отражения, казалось, внимательно наблюдали за ним, как великаны, стерегущие пленного лилипута. Свет, что лился будто из потайных ламп в зеркалах, горел все ярче и безжалостней, безмолвно и страшно пригвождая охотника к месту. Покои дворца, это царство иллюзий, продолжали расширяться; и далеко в полумраке Тильяри различил клубы дыма с человеческими лицами, что плавились и постоянно меняли очертания.

Колдовское свечение разгоралось все ярче и ярче; клубящиеся лица, словно сернистый дым преисподней, рассеивались и вновь сгущались за неподвижными гигантами