булгаковских нравственных ценностей. С незначительными вариациями фраза повторяется в трех из четырех романов Булгакова. В «Белой гвардии» эта сентенция вынесена в эпиграф: «И судимы были мертвые <…> сообразно с делами своими…» (2, 179). В «Записках покойника» она появляется как результат игровой стратегии автора: эпиграф «Коемуждо по делом его…» открывал рукопись некоего Максудова, которую якобы согласно его предсмертной воле публикует Булгаков. В предисловии, подтверждая достоверность рукописи, он говорит о своем вкладе в нее — он лишь озаглавил записки и уничтожил эпиграф, «претенциозный, ненужный и неприятный» (4, 402). Однако эпиграф тут же явлен читателю, подтверждая вывод Булгакова о том, что рукописи не горят, и в свернутом виде резюмируя содержание и задавая ключ незавершенного романа «Записки покойника».

череп —

традиционно — эмблема смерти. В подготовительных материалах к роману среди сведений о шабаше, почерпнутых из книги М. Орлова «История сношений человека с дьяволом» и словаря Брокгауза и Ефрона, есть запись: «Лошадиный череп, из которого пьют» (562-6-1-37). Другой, хорошо известный Булгакову с гимназических лет источник образа черепа-чаши — эпизод из «Повести временных лет», рассказывающий об убийстве Святослава, из черепа которого пили печенеги (источник указан С. Бобровым). Возможно, Булгаков ощущал, что в романтической тональности его романа лошадиный череп на балу сатаны в Москве был бы диссонансом, поэтому избранный им вариант вызывает ассоциации скорее с черепом-чашей, использовавшейся в обрядах посвящения, и чашей Грааля, в которой, согласно средневековым апокрифам, хранилась кровь распятого Иисуса Христа. По другой версии, чаша служила Христу и апостолам для причащения во время Тайной вечери. Рыцари совершали подвиги ради приобщения к тайне этого святого сосуда.

М. Золотоносов возводит образ черепа-чаши, достаточно устойчивый в литературе (у Булгакова, кроме МиМ, он встречается в «Красной короне» и «Собачьем сердце»), к роману В. Крыжановской (Рочестер) «В шотландском замке» (впрочем, чаша с напитком цвета крови есть и в ее «Эликсире жизни»), а мотив чаши с кровью изменника — к обряду, придуманному Э. Шабельской в романе «Сатанисты XX века» (Золотоносов 1991а).

В любом случае в этой сцене МиМ череп-чаша может рассматриваться как принадлежность обряда инициации. Маргарита проходит его в надежде узнать о судьбе мастера.

алая кровь брызнула у него из груди —

в соответствии с полной травестией в этой главе понятия церковной службы со всеми ее элементами и ритуалами, смерть барона Майгеля — перевертыш евхаристии, бескровной жертвы. Превращение головы Берлиоза в чашу и наполнение ее кровью исследователи толкуют как причащение плоти и крови, но в сатанинском изводе.

и там, где она пролилась… —

с образом Князя тьмы в романе связано описание нескольких чудес, пародирующих евангельские деяния Христа и ветхозаветные чудеса. Так, «денежный дождь» представляет собой пародийный вариант «манны небесной»; отрывание головы конферансье и водворение ее на место — воскрешения, пресуществленные Христом. Мимолетное воскрешение Берлиоза происходит во время «черной мессы», которую являет собой великий бал сатаны. Наконец, кровь, которую по велению Воланда готовится выпить Маргарита, отсылает к новозаветному эпизоду превращения Христом воды в вино на свадьбе в Кане Галилейской. К описанию этого чуда и восходит комментируемая фраза.

Возможна, однако, и иная интерпретация происходящего, основанная на использовании обстоятельства «давно» — для московского сюжета МиМ этот временной пласт составляют события в Ершалаиме, где кровь невинного «пролилась» и «ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья» (5, 267). Если Воланд и причащается кровью, то автор уберегает от этого Маргариту (как и от многого другого, связанного с сатанинской тематикой). Она пьет напиток из виноградных гроздьев, и при этом актуализируется притча из Евангелия от Иоанна, где Иисус Христос объясняет себя через образ виноградной лозы: «Я есмь истинная виноградная лоза <…> а вы ветви» (Иоан. 15: 1, 5).

Знаком постоянного соприсутствия в романе (в том числе и в сцене бала) христианской темы становится также слепящий «свет, льющийся из хрустальных виноградных гроздьев» (5, 255). И, в полном соответствии с булгаковской поэтикой, в московской линии обнаруживается дублирующий, сниженный, пародийный аналог мотива. Это упоминание виноградной кисти в разговоре Амвросия и Фоки о преимуществах ресторана Дома Грибоедова перед другими заведениями: «…у тебя нет гарантии, что ты не получишь в „Колизее“ виноградной кистью по морде от первого попавшегося молодого человека…» (5, 57).

Бал сатаны воспринимается исследователями (Кушлина, Смирнов 1988) как антитеза литургии, однако сцена выстроена Булгаковым на сложной системе со- и противопоставлений, утверждающих одну из основных мыслей автора — мысль об отсутствии в чем бы то ни было единственного решения, истолкования, восприятия, о сложном взаимодействии и соприкосновении самых полярных явлений.

Глава 24. ИЗВЛЕЧЕНИЕ МАСТЕРА

ноблесс оближ —

в переводе с французского — «положение обязывает». Дополнительный комический эффект создается в результате написания (а значит, и соответствующего произношения) в тексте романа этого крылатого выражения по-русски.

лафитный стакан —

или лафитник, сосуд определенной емкости (1/8 бутылки, 75 граммов), прямой или конусообразный стаканчик с толстым донышком; обычно из темного стекла или металла.

Бегемот отрезал кусок ананаса, посолил его, поперчил… —

«гастрономические» эпизоды романа, в которых принимает участие Бегемот, отмечены аффектированными жестами, гримасничаньем, шутовством и смехом. Гротескные деформации традиционного меню, продемонстрированные котом, пародийно дублируют застолья известного графа А.С. Строганова, искушенного гурмана, любителя необыкновенных, экзотически изысканных блюд. Так, в меню графа были соленые персики и «ананасы в уксусе» (не «в шампанском», как в названии нашумевшего сборника И. Северянина с его наивной экзотикой и эстетизмом).

единственно, чем питался, это мясом убитого тигра —

рассказ кота о его скитаниях по пустыне, когда он питался «единственно» «мясом убитого им тигра», напоминает байки современника Пушкина, Толстого-Американца, невероятного гурмана и известного фантазера. Пушкин охарактеризовал Толстого-Американца — Зарецкого в «Евгении Онегине» — сходным образом: «Бывало он трунил забавно,/Умел морочить дурака/И умного морочить славно» (чем не воландовская характеристика рассказов кота — «вранье от первого до последнего слова!» — 5, 269). Современникам был широко известен его рассказ о том, как, будучи высаженным Крузенштерном с корабля, скитаясь по Алеутским островам и Камчатке, он съел обезьяну (ср. «жареную рысь» и «разварную лапу медведя» в меню застолий графа Строганова).

а эти дурацкие медведи, а также и тигры в баре —

на приеме в американском посольстве были козлята и медвежата.

вранье от первого до последнего слова —

эту фразу из романа Булгаков процитировал в письме Е.С. Булгаковой в Лебедянь во время их единственной долгой разлуки в 1938 г., отнеся написанное к свояченице, О.С. Бокшанской, которая в это время перепечатывала под его диктовку МиМ: «Ты недоумеваешь — когда S. <sister-in-law — свояченица> говорит правду? Могу тебе помочь в этом вопросе: она никогда не говорит правды. <…> Причем