– Я убью тебя за содеянное.

– Я лишь предложила тебе выбор, Кестрин. Ты сам решил обменять свою жизнь на жизнь Алирры. И сейчас тоже решаешь сам.

Его рука сжимается на моем платье, скребет по ранам под тканью. Он вздергивает меня на ноги и прижимает спиной к стене, пока я пытаюсь сделать вдох.

– Воистину. Тогда вот тебе тоже выбор, чародейка. Признай себя убийцей.

– Такова твоя справедливость?

Я ловлю руками его запястье, но у меня нет сил оттолкнуть клинок.

Он скалится и дергает кинжал вниз, вбивая металлическую рукоять мне в грудь.

Где-то позади, тихо причитая, плачет ребенок, но это не я – у меня зубы стиснуты от боли. Ноги снова отказывают, перед глазами плещется тьма, но я не могу упасть из-за его захвата, он с силой прижимает меня к стене, и мне некуда бежать.

– Признайся в убийстве, и я дарую тебе легкую смерть.

Слова оседают вокруг, будто первые пушистые снежинки в начале зимы. Я смотрю на темную перепачканную тунику Кестрина, и тонкий голос ребенка все рыдает на грани слышимости. Два тела болтаются на виселице, медленно кружатся, веревки скрипят. Женщина срывает руки с клинков и прижимает лохмотья ладоней к боли в животе, к пустоте. Валка ухмыляется, пока солдаты хватают и обыскивают служанку в поисках броши, которой она не крала.

Кестрин находит мою косу и запрокидывает мне голову, заставляя смотреть ему в лицо.

– Скажи это.

– Если ты скажешь вместе со мной.

Слова тяжело и медленно ворочаются на языке, но не их Кестрин ждал.

Его рука крепче сжимает косу и задирает мне голову еще сильнее, так что боль плещется белизной перед глазами.

– Будь ты проклята!

Он перехватывает кинжал. Вспарывает кожу у меня на шее, я резко вдыхаю, и он рывком отводит клинок, ждет. От его ярости мерцает воздух вокруг, но он не станет убивать колдовством. Он одарит меня смертью от холодного железа, медленной и страшной смертью. Кинжал в его руке потемнел от крови, она капает вниз так же, как с того клинка, что пригвоздил мать Дамы к стволу. Такая же темная, как кровь моей матери… три багровых капли на белом платке. Этот союз зависит от тебя.

Я перевожу взгляд с запятнанного клинка на его лицо. Я Дама, что потеряла свою душу. Выпрямляю спину и позволяю боли катиться сквозь меня волнами, приливами и отливами. Я принцесса, что потеряла свою сущность. Я гусятница, что потеряла свой путь. Встречаю его взгляд, защищаясь от черноты глаз всем, что ношу внутри. Я дитя, что больше не может кричать.

В этот миг я держусь ради всего, чем стала, чем была, что узнала, ради всех шепотков боли и воспоминаний о страхе. Все это – я, и все это дарит мне силы стоять и сражаться.

– Убери кинжал, Кестрин.

Он подбирается, будто ожидая нападения.

– Убери его, – повторяю я.

Он держит кинжал мертвой хваткой.

Я протягиваю руку и накрываю его ладонь своей, вместе с ним обнимаю пальцами рукоять.

Он бросает мою косу, отпускает меня и пытается отстраниться, но я только крепче держусь, повторяя его шаг.

– Решай, – говорю я. – Или убивай меня без попыток выбить признание, без спектакля о правосудии, или убирай клинок.

– Правосудие – это не спектакль. – Он снова пятится и выкручивает ладонь из моей хватки.

– Именно так все в твоей стране, наследничек. Спроси людей. Они идут к ворам за защитой и справедливостью, пока твои гвардейцы сидят в сторонке, а судьи приговаривают невинных. Так что не играй в правосудие и теперь, когда нет ни доказательств, ни судей.

– У меня есть единственно нужное доказательство. Ты убила мою мать.

Я не двигаюсь и смотрю на него. Гадаю, что сделала Дама с его матерью, как та погибла.

– Ты не можешь отрицать ее смерти, – говорит Кестрин, будто приняв мое молчание за вопрос. – Я знаю, что ты такое.

Я смеюсь, и от переливчатого звука принц ошеломленно округляет глаза.

– Ты не представляешь, что я такое, Кестрин. Не знаешь даже частички моей истории, как не можешь вообразить меня ребенком рядом с мамой, не можешь представить меня без колдовства.

– Ты во всем подменяешь смыслы. – Он снова заносит кинжал, кончик лезвия трепещет у меня над сердцем. – Ты убила мою мать. Больше мне ничего знать не нужно.

Он делает шаг, касается кинжалом моей груди и замирает.

– Как погубила и тебя, – тихо соглашаюсь я. Чувствую его дрожь через острие клинка, слышу рваное и резкое дыхание. – Если хочешь убить меня, Кестрин, если хочешь видеть мою смерть от твоего кинжала, не упускай возможности. Я безоружна, лишена защиты чар и слаба. Но не изображай правосудие. Содеянное будет единственно и вовеки убийством.

Кинжал падает на землю с глухим стуком.

Я жду, чуть покачиваясь, смотрю на Кестрина. Все кончено? Он поднимает руку к лицу, прикрывает ладонью глаза.

– Я хочу, чтобы ты умерла, – говорит хрипло и резко. – Здесь нет ничего от правосудия. Совсем ничего.

Взгляд у него темный, но уже не злоба горит на лице. Теперь отчаяние вытянуло его черты, обвело красным и опустошило глаза. Он отворачивается и бредет к устью пещеры, одной рукой опираясь на стену.

– Не ищи меня снова, чародейка.

Слова сыплются, будто мелкие камешки в пруд, исчезают, едва прозвучав. Когда он пропадает из виду, пещера вокруг сжимается, кружится и выплевывает меня обратно в сады.

Наступила ночь, луна заливает площадку сада серебристым светом.

Дама стоит напротив.

– Идем, – говорит она мне.

Я шатко поднимаюсь на ноги, потому что должна. Сад вращается вокруг меня, только это никакие не чары. Это тот же поток боли, что я терпела весь вечер, стал сильнее прежнего. Пыль клочками сыплется с сорочки, с плеч и волос. Я следую за Дамой в свои покои, не сводя глаз с белого пятна ее платья, чтобы не отставать. Сорочка липнет к телу, мокрая и тяжелая от ходьбы, каждый шаг – битва, что вот-вот будет проиграна.

Я падаю ничком на кровать, не в силах нормально лечь, и кусаю губу, чтобы не разрыдаться вслух. И тут Дама помогает мне перевернуться на спину. Я закрываю глаза, жду ее ухода, но она все стоит.

Потом я чувствую, как она закатывает мне рукав и обтирает руку влажной тканью. Распахивает сорочку и промывает раны на груди. Прикосновения уверенные, не бережные и не болезненные. Я задерживаю дыхание и таращусь в потолок, пока она тщательно промокает тканью разорванную кожу, стирает кровь с неглубокого пореза на шее.

Когда она отстраняется, я наклоняю голову и изучаю раны. На правой руке зияет глубокий порез, он до сих пор сочится красным. Не перебинтуй его Кестрин, я бы наверняка истекла кровью. Раны на груди не такие глубокие, они напоминают о когтях твари: два отпечатка, по четыре коротких разрыва там, где чудовище успело вскрыть кожу, когда обрушилось на меня. Такие не выйдет зашить, кусков плоти попросту нет.