Ее губы изгибаются в холодном веселье:

– Да, я и не полагала, что станешь. Пусть так.

Меня окатывает волной облегчения, но я все равно спрашиваю:

– И значит?

Она поднимает одну бровь – красноречивый изогнутый вопрос:

– Что до остальных из Семьи?

Взор ее становится глубоким и опасным, как ночь.

– Что до них?

– Они так же невиновны, как и Кестрин.

– Ты знаешь, что уготовил твой король для Валки.

– Знаю. – Я опускаю взгляд на каменистую дорожку. – Они называют это справедливостью: она оказалась изменницей и сама вынесла себе приговор. – Я сглатываю ком в горле. – По закону изменник должен умереть, Дама. И это ты сделала ее изменницей, сделала так убедительно, что сам король ничего не заподозрил. Не сомневаюсь, что одного за другим она передала бы их в твои руки, как только смогла бы. И потому для нее нет надежды на прощение… Это справедливо, но жестоко и безобразно. Я бы хотела, чтобы приговор был милосерднее, чтобы она умерла легко.

Я думаю о самой Даме, о гибели ее матери. Возможно, будь та справедливо казнена, вдали от глаз своего ребенка, Дама не стала бы той, кто она есть. Хотя она и сделала в то или иное время каждый свой выбор, с полным осознанием выбрала каждую принесенную другим смерть. Продумала каждое убийство. Ее не должны были заставлять смотреть, как умирает ее мать, но это не извиняет ее поступков.

Дама склоняет голову в деланом любопытстве:

– Ты защищаешь жизни людей, что прячут жестокость под личиной справедливости?

– Дама, ты приговариваешь их без честного суда. Ты видела злую часть Кестрина, но перед лицом испытаний он справился.

– Какой суд мне устроить им, принцесса? Ты снова отдашь себя в мои руки, чтобы разыграть испытания? – Она быстро выбрасывает вперед ладонь. – Даже не предлагай. Я отсылаю тебя домой, потому что ты права в этом случае, и потому, что я не хочу твоей гибели даже ради смерти Кестрина.

Она протягивает мне руку:

– Идем.

Я поднимаюсь на ноги и хватаюсь за ее ладонь, не обращая внимания на боль от ран.

– Что, если мне нужно будет еще раз поговорить с тобой?

А это будет мне нужно, если она не откажется от мести королю или Гаррину.

– Назови мое имя, и я приду.

Сады вокруг тают, изгороди вырастают в стены, и Дама уже стоит посреди моей спальни во дворце, освещенная утренними лучами, что льются сквозь разбитые ставни.

– Твое имя, – повторяю я.

– Сараит.

Я отпускаю ее руку, и она растворяется в солнечном свете.

В свои ежедневные визиты Беррила ни Каирлин ухаживает за мной молчаливо, с лицом неподвижным и твердым, отмеченным лишь короткой глубокой морщинкой меж бровей. Она не задает вопросов, на которые я не могла бы ответить, и лишь оставляет мне мазь от ожогов и строгий наказ не допускать нагноения в ранах. Ее колдовству не сделать большего, чем чарам Дамы. Только время может принести исцеление.

Возвращенная Дамой в комнату, я кое-как выбралась в коридор и передала с проходящим слугой сообщение королю. Слуга торопливо убежал, хотя едва ли понял смысл сказанного: «Ищите Ветер на равнинах». Только в спальне, увидев в зеркале свое отражение и темную от засохшей крови сорочку, я поняла причину его спешки. Ну а потом – колдунья-целитель и возможность хоть недолго побыть в тишине в своих покоях.

Прислужницы двигаются едва слышно, уважают мою молчаливость, подмечают боль, делятся ходящими по дворцу слухами. Так я узнаю, что вскоре после моего возвращения принца нашли бредущим через равнины к городу, измученного и худого. Узнаю, что как раз перед этим Круг Колдунов потребовал от короля назначить нового наследника, лишь для того, чтобы вскоре подавиться своими словами. И узнаю также, что Валка заключена в камере и ждет казни, которая состоится, как только я поправлюсь и смогу выехать и присутствовать на ней вместе с королевской семьей.

Возможно, именно это удерживает меня в спальне.

Наконец я все-таки заставляю себя встать и переодеться. Прислужницы молча помогают, внимательно приглядываются ко мне. Я узнаю Жасмин, что когда-то расспрашивала меня и впускала к уснувшей Валке, и Зарию, что хихикала тогда вместе с ней. Третьей оказывается Мина, о ней у меня пока представления нет. Она такая же тихая и отстраненно вежливая, как всегда. Я еще не знаю, что у нее на уме.

Переодевшись, я отпускаю их и снова сажусь на кровать, опять мечтая о нашей с Сальвией небольшой комнатке над конюшней, с тремя матрасами бок о бок, с деревянными колышками в стене, что держат все нужное нам. Бесконечное количество новых вещей угнетает: огромная пустая кровать, настоящий лес столов и кресел, загромождающих все комнаты. Платяной шкаф забит привезенными Валкой в сундуках нарядами, что доставили из моей комнаты на конюшне и разобрали без предупреждения, так что все было готово раньше, чем я узнала.

Это можно переделать, но не сейчас. Будет время и для замены одежды, и для расстановки мебели прямыми линиями и четкими изгибами, чтобы можно было снова ясно мыслить.

Я озираюсь со своего насеста на кровати и замечаю инкрустированную шкатулку на столике рядом. Она новая, ее принес за прошедшие дни кто-то из прислужниц. Я открываю ее и вытряхиваю на ладонь содержимое: тонкую серебряную цепочку с кулоном, украшенным изящной резной розочкой. Я стискиваю украшение в пальцах. Кестрин и правда внимательно за мной наблюдал. Интересно, отослал ли Джоа подвеску прямо ему или Кестрин отправил кого-то выкупить ее у живодера после.

– Заида? – Мина ждет в дверном проеме.

– Да? – спрашиваю я, взглянув на нее.

Она стоит прямо и все-таки умудряется как-то сливаться с обстановкой. Наверное, дело в легком наклоне головы, в том, что она даже подбирает вещи с пола в манере уверенной и в то же время скромной, идеально подходящей, чтобы быть невидимкой.

– Вы сегодня отужинаете с гостями? – спрашивает она, как одна из прислужниц спрашивала всякий вечер с моего возвращения.

Я опускаю глаза на сжатый кулак. Кестрин заслуживает большего, чем мои трусость и беспокойство, и так продержавшие меня в комнате слишком долго.

– Да.

Я прихожу в зал перед столовой раньше, чем в нее открывают двери, и резко осознаю свое одиночество. Прислужницы, что следовали за мной в полушаге весь путь сюда, теперь держатся поодаль. Зал частично заполнен изысканно одетыми придворными, что погружены в повседневную круговерть манер и титулов. Тихое течение беседы спотыкается, когда сначала один лорд, потом другая леди замечают мое прибытие, и наконец все разом смолкает.

Больше всего мне хочется отступить, спастись бегством из этой комнаты изучающих меня мужчин и женщин, что прямо сейчас решают, сколь много уважения мне стоит оказать. Вместо этого я смотрю поверх них со сдержанной улыбкой и склоняю голову, будто приветствуя всех разом.