Дама возвращается и садится рядом, мягко сложив ладони на коленях. Молча рассматривает мою руку, потом поднимает глаза к моим. Я жду, из раны медленно стекает струйка крови. Дама тихо вздыхает и опускает ладонь на порез, пальцы у нее прохладные, но чары из них льются теплые и мягкие, они заглушают резкую боль до едва заметной ноющей. Колдовство растекается у меня под кожей, мешается с кровью в венах и плывет вместе с ней к открытой ране. Я не смею дышать, пока оно стягивает края пореза, закрывает его искусней лекарской иглы. Потом безмолвно гляжу туда, где осталась только гладкая полоса кожи вместо разорванной плоти.

Дама заматывает мне руку, принимается бинтовать раны на груди.

– Зачем ты это делаешь?

Она опускает ладони на одеяло. Когда отвечает, голос у нее задумчивый:

– Ты мне интересна.

– Интересна?

Дама слегка улыбается:

– Да.

Она встает и разглаживает юбки движением таким обычным для всякой женщины, что я пораженно молчу. Хотя чему тут поражаться? Она же не только одержимая кровной местью чародейка.

– Постой, – зову я. – Я не понимаю.

Она замирает в изножье кровати, смотрит на меня сверху вниз. Объясняет:

– Побочный эффект от того, что я получила власть над тобой через заклятие твоей матери.

– Платок… и капли крови, – шепчу я.

– Да.

– Ты меня сдерживала моей же силой. – Воспоминания о давящей на горло цепочке холодят кожу.

– Лишь той, что ты получила от нее, иначе говоря, силой твоего молчания. – Дама ждет, выжидающе смотрит.

Только молчанию, пожалуй, и научила меня Семья, и мне понадобились месяцы для поиска в себе сил, достаточных, чтобы это молчание нарушить. Но не поэтому Дама теперь мне помогает. Я настолько вымотана, что почти не хочу ничего выяснять, но такие беседы слишком редки, и я не смею упускать возможность. Надо собраться.

Капель крови было три: сила, знание… и любовь. Я мотаю головой:

– Ты же не могла дать ее любви затронуть себя.

– Нет, – соглашается она. – Этого избежать было просто – ибо слишком простым было заклятие. Но я впитала через кровь ее знания, а потому полагала, что знаю о тебе все. И ошибалась. Я знаю только часть тебя, и даже спустя все эти месяцы наблюдений ты меня удивляешь.

Я крепко зажмуриваюсь, потом открываю глаза. Нет ничего неожиданного в том, что матушка едва меня знала. Но слова Дамы все равно не проливают свет на ее поступки.

– Мне непонятно, – тихо говорю я, – зачем ты мне помогаешь.

– Когда ты говоришь с Кестрином, я словно слышу и твой голос, и собственный.

– Да, – бормочу я.

– Почему?

Она смотрит на меня и так же, и совсем не так, как в первую нашу встречу, и я отвечаю, будто во сне:

– Когда я заглянула тебе в глаза в первый раз, то будто увидела в них свою смерть. Кажется, я вижу ее до сих пор. Но теперь я вижу еще и твою боль.

Что-то мелькает в ее лице, но невозможно понять, была ли то тень чувства или просто обман зрения. Она кивает, в короткий наклон головы вложив нечто для меня непостижимое, и удаляется, забирая с собой свет.

Дама вновь приходит вместе с утром и в очередной раз ведет меня на садовую площадку. Несмотря на отдых, я все еще вымотана. Колдовство выветрилось, так что без движения раны зудят, а при каждом шаге снова вспыхивают болью.

Я сажусь лицом к каменному принцу и поднимаю глаза на Даму:

– Когда ты меня отправишь, порезы останутся перебинтованными?

– Да. – Она медлит. – Если хочешь, можешь вернуться в Таринон. Я не стану принуждать тебя к последнему испытанию. – Она бросает на меня взгляд, ее черты – непроницаемая маска. – Первые два тебя подкосили.

– А ты отпустишь принца?

– Нет.

– Зачем тогда предлагаешь?

Дама поджимает губы и продолжает смотреть на меня. По саду гуляет ветерок, трогает выбившуюся из ее косы прядь волос.

– Мне не нравится отсылать тебя на смерть, – признает она наконец.

– Разве он уже не все доказал? – спрашиваю я. – Увидел злейшего врага безоружным – и отпустил. Увидел его жертвой чудовища – и защитил. Увидел его раненым – и помог. Чего еще ты можешь хотеть?

Она переводит взор с меня на статую Кестрина, стоящего на коленях перед нами. Сознается:

– Я хочу его смерти.

– Тогда ты сама воплощаешь то, в чем уличаешь его. Отпусти его, Дама.

– Почему ты за него борешься?

Даже затевая свои игры, Кестрин никогда не переходил черту и не делал мне больно. И жалость, что мелькала в его взгляде еще до раскрытия моей сущности, выдавала раскаяние.

– Я знаю, что он не провалит твоих испытаний.

– Он был близок к этому довольно часто.

– Был.

Боль в порезе у основания шеи и огромный темный синяк на груди тому немые свидетели.

– Ты не усомнилась в нем вчера вечером? – озадаченно спрашивает она. Знает, что усомнилась, хотя бы на мгновение.

– Я понимала, что, если немного задержать его и дать все обдумать, он меня не убьет. В нем, без сомнения, есть и злоба, и ненависть, но я верю, что добро внутри него сильнее. – Я закрываю глаза. – Не представляю, чего ждать от твоего третьего испытания, Дама. Я пыталась вообразить и решила, что не пройти его он может, только если провалится в ту же бездну беспомощности и ярости, что вчера, и в этот миг будет призван не просто отпустить меня, но спасти. Думаю, он может позволить мне погибнуть, дав себе на короткий миг обмануться тем, что не делает ничего дурного. Но не сомневаюсь, что потом он будет жалеть об этом, даже если не узнает, кем я была. Это единственное испытание, которое он может провалить. – Я открываю глаза и встречаю ее взгляд. – Кто из нас не делал ошибок перед лицом большего, чем можно вынести?

– Возвращайся, дитя, – говорит Дама с неожиданной мягкостью.

– Я не ребенок, чтобы отправлять меня домой, Дама. И не пойду никуда без принца.

Ее ладони пробегают по юбке, потом ложатся одна на другую перед ней.

Я жду, не смея говорить, – некоторым вещам нужна тишина, чтобы родиться на свет.

– Он твой, – говорит она голосом, налитым усталостью. – Я верну его на равнины.

– Что насчет третьего испытания? – шепчу я.

– Ты права, – легко отвечает она. – Так что давай вместе понаблюдаем.

Давай…

– Нет, – говорю я резко. Трясу головой, будто могу оттолкнуть ее слова, потому что я уже наблюдала за Кестрином. Я всегда ждала от него только худшего, только это и высматривала, не замечая иных его поступков и стараний. – Он прошел твои испытания. Отпусти его. Больше не на что смотреть, и я этого делать не стану.