– Доброй ночи, Пандора Блейк.

Иезекия во все глаза смотрит на зажатый в руке ключ от несгораемого шкафа Брама с черным вращающимся диском на головке. Он оглядывается на стену, которая многие годы была обычной стеной – и ничем иным.

Сначала он решил, что речь идет о совсем другой стене, сдвинул все шкафы и ящики на середину подвала и потом долго и последовательно простукивал пальцами оголившуюся кладку. Но никаких замочных скважин он не обнаружил, а значит, вот эта стена ему и нужна. Стена, за которой скрыта недостающая комната. Это вполне логично. Ему никогда не приходило в голову, что в подвале помимо сводчатого помещения должно быть другое свободное пространство – но ведь это совершенно очевидно. Иезекия клянет себя за то, что раньше об этом не подумал.

Воспользуйся черно-золотым ключом, сказано в записке.

Ясное дело, ключом Брама. Но почему же он никак не может найти этот чертов замок?

Он прикладывает ладонь к стене и, стиснув зубы, стонет. Нога жутко болит. Боль невыносима, вонь от гнойника – тоже, но сейчас он старается об этом не думать. Сначала ему нужно каким-то образом проникнуть за стену, заполучить сокровища, и только потом можно будет позаботиться о своем здоровье.

Иезекия снова стонет, пот ручьем бежит по его спине.

Я что-то упускаю, думает Иезекия. В отчаянии он проводит рукой по неровной стене, обдирая кожу о выщербленные каменные плиты. Раз за разом, снова и снова он проделывает это, пока, запыхавшись, не решает действовать иначе. Он плетется к дальней левой стороне стены и, привалившись к ней, как к опоре, медленно ощупывает стену сверху донизу. Он продвигается так медленно, как только может, проглотив свой гнев, свое разочарование, свое нетерпение, свою боль, пока не…

Иезекия останавливается и во второй раз прикасается к тому же самому месту. В первую секунду он ничего не чувствует, или, точнее, чувствует пустоту. Он нагибается, чтобы разглядеть получше. Вот! Небольшая овальная вмятина, в точности совпадающая размерами с диском на головке ключа Брама. Его душа воспаряет.

Удалось! Он нашел! Боже правый, он же знал, что в конце концов победит!

Он разражается хохотом, диким и таким безудержным, что даже забывает о боли в ноге, он судорожно ищет в кармане ключ, прикладывает овальный диск к вмятине в стене и нажимает…

Ничего.

Он предпринимает новую попытку.

Снова ничего.

Еще разок. Ничего.

Ничего! Ничего! Ничего!

Не получается. Ключ ничего не отпирает.

Иезекия убирает ключ, нажимает пальцем на вмятину, жмет на нее, жмет и жмет, а потом его ноготь цепляется за зазубрину. Он нагибается и внимательно всматривается какое-то время, перед глазами у него все плывет, и только через несколько мгновений к нему вновь возвращается четкое зрение – и тогда он видит рельефное изображение. Бородатое лицо.

Он бесконечно долго смотрит на черно-золотой ключ в своей руке и оторопело видит лишь гладкую поверхность диска. Лицо исчезло.

Лица на диске больше нет.

Кто-то хмыкает. Вздыхает.

Иезекия оборачивается. Перед ним возвышается пифос. Высокий, величественный, красивый… Измученному болью Иезекии чудится, что пифос дразнит его из полумрака. И он с воплем швыряет ключ на пол, осознав, что даже после своей смерти Элайджа и Хелен не дают ему исполнить задуманное.

Записку от служанки из антикварного магазина принесли днем, когда Эдвард, Корнелиус и Дора пили чай в гостиной. Дора глухо поприветствовала Эдварда, а он, хотя девушка все еще не смотрела ему в глаза, так обрадовался, что Дора смилостивилась и одарила его своим вниманием, что не захотел разрушить хрупкий мир между ними и не стал раскрывать ей всю полноту прегрешений Иезекии. Пугало, что Дора слушает его рассказ молча, – даже когда Эдвард поведал ей во всех жутких подробностях о смерти братьев Кумбов, ни один мускул на ее лице не дрогнул. Вот почему, когда доставили записку, у него отлегло от сердца. «Приходите немедленно, гласила записка, он не вернется до полуночи», и Дора быстро собралась – обвязав тесемкой альбом, чтобы ураганный ветер, поднявшийся накануне ночью, не разметал листы, – а Эдвард и Корнелиус принесли свои пальто.

– Вы куда? – удивилась она, видя, как они засовывают руки в рукава.

– Мы с вами, – ответил Эдвард, заматывая шарф вокруг шеи. – Неужели вы правда думаете, что после всего мы позволим вам ехать одной?

Дора помолчала, сомневаясь.

– Вы оба? Лучше не надо.

– Нет, мы едем, – твердо заявил Корнелиус, поднимая воротник. – И не надо возражать.

Эдвард наблюдал за тем, как на лице Доры сменяются чувства, увидел, как она силится найти аргумент против. Но через мгновение девушка просто кивнула, Корнелиус кликнул карету, и уже через час они оказались перед «Эмпориумом Блейка».

Дебелая служанка впускает их в дом. Эдвард замечает ее разбитую губу и синяк под глазом. Судя по зеленоватому ободку вокруг кровоподтека, ему уже несколько дней. Дело рук Иезекии, без сомнения.

– Насколько мне известно, он отправился устраивать торги, – сообщает служанка, принимая мужские пальто и Дорину накидку с пелериной. – Он сказал, чтобы я его ждала не раньше сегодняшнего вечера.

– Торги? – переспрашивает Эдвард.

– Он утром собрал все мелкие изделия и отослал их.

– А вы не знаете, куда? – спрашивает Эдвард, окрыленный надеждой. Если служанке известно, куда повезли изделия, тогда они могут что-то предпринять, но его надежда вмиг рассыпается, когда Лотти качает головой.

– Он мне о таких вещах никогда не говорит. Но Кумб знает. Вам надо его спросить.

– Кумб мертв.

Лотти в страхе прикрывает ладонью рот.

А Корнелиус с интересом смотрит на нее.

– Вы хорошо знали Кумба, не так ли?

Экономка страдальчески ломает руки.

– Вообще-то, не слишком хорошо, но достаточно, чтобы сожалеть о его смерти. И как он умер?

Дора сжимает губы.

– Не без участия Иезекии, разумеется.

Лотти бледнеет, ее мясистый подбородок дрожит.

– Мисси… простите меня. За все простите. Надо было мне вам раньше рассказать.

– О чем? – резко восклицает Дора, и глаза Лотти наполняются слезами.

– Он что-то искал. В ту ночь, в вашей комнате. Записку. Он нашел ее в клетке.

Дора меняется в лице.

– Лотти! – вскрикивает она. – Выражайтесь яснее!

У служанки такой вид, думает Эдвард, что она и впрямь сейчас расплачется.

– Я спросила у него, почему он до сих пор не продал вазу. А он сказал, что в ней что-то спрятано.