Те размолвки, о которых упоминала Дора, касались пифоса. Иезекия знал, что они выручат гораздо больше денег, если предложат его покупателям на подпольном рынке, чем если станут продавать в открытую. Понимаете, на протяжении веков контрабандные товары представляли собой дешевую альтернативу дорогим предметам легального импорта. Налоги на импортируемые товары значительно удорожают многие из них. А незаконно ввезенные товары, если их продавать из-под полы, решают эту проблему. Бренди, – тут сэр Уильям поднимает свой бокал, – табак и чай стали самыми ходовыми товарами на завоевывающем все большую популярность черном рынке. И еще, как мы установили, антиквариат. Правительство и Ост-Индская компания сильно обеспокоены потерей денежных средств вследствие контрабандного ввоза товаров. Подсчитано, что за последние сорок лет или около того в страну незаконно ввозили три миллиона фунтов чая ежегодно, что второе больше, нежели стоимость законного импорта. Если бы их изобличили… – Гамильтон качает головой. – Репутация Блейков была под угрозой. Их, замешанных в таком деле, пусть даже Элайджа и Хелен напрямую никак с контрабандой не были связаны, могли казнить. И выкрутиться здесь не получилось бы. Так что можно понять, отчего Элайджа так рассвирепел. Вечером накануне своей гибели Элайджа и Хелен велели Иезекии отправляться домой. – Дипломат печально смотрит на Эдварда. – Как я намекнул вчера вечером, мистер Лоуренс, я полагаю, что Иезекия Блейк убил родителей Доры. И я убежден, что он тогда намеревался убить также и Дору.

Эдвард допивает свой бренди и осторожно ставит пустой бокал на стол перед собой.

– В таком случае я кое-чего не понимаю, – Эдвард ловит печальный взгляд сэра Уильяма. – Если вы знали, что Иезекия их убил, почему же вы сразу не сообщили об этом властям?

По лицу Гамильтона пробегает тень горького переживания. Он ставит свой бокал и тяжко вздыхает.

– Я боялся, что вы меня об этом спросите. Но прошу вас, не судите меня чересчур строго. Я сам себе строгий суд. Мне чрезвычайно стыдно.

– Сэр?

Дипломат откидывается на спинку кресла.

– Вчера вечером я сказал, что у меня нет доказательств, и это истинная правда. В суде рассматривали бы мое слово против слова Иезекии. Но Иезекия Блейк далеко не глупец и уж точно никогда не считал глупцом меня, к сожалению. Он и Дора остановились в отеле, который я им оплатил после того, как закрыли раскоп. Я навещал Дору там каждый день, пытался как-то ее утешить, принес ей брошь-камею, которую носила Хелен. Боже, малышка переменилась в одночасье. Она всегда была веселым смешливым ребенком, но очень близко к сердцу приняла свое горе – и это можно понять. Дора буквально в одну ночь стала грустной тихоней, погруженной в себя. Девочка вцепилась в эту брошь, словно от нее зависела ее жизнь.

Сэр Уильям качает головой, вновь вспоминая те печальные дни. У Эдварда сжимается грудь. Он частенько видел ту камею на платье Доры, но даже не догадывался, что эта брошь для нее значит.

– Как это ужасно.

– Да, – Гамильтон колеблется, потом все же продолжает: – Вчера вечером я заметил некоторую враждебность между вами и Дорой, – и Эдвард болезненно морщится, вновь охваченный чувством вины.

– Во время суаре она узнала, что я пишу доклад и упоминаю в нем о магазине и о незаконной торговле, которой занимается ее дядя. Я пытался заверить Дору, что не называю никаких имен, но она не пожелала слушать моих объяснений. Вчера утром я написал ей записку, но Дора даже не стала ее читать. И когда в следующий раз мы увиделись…

– Ясно, – губы сэра Уильяма кривятся в ироничной улыбке. – Но вы едва ли можете ее винить за проявленный гнев.

У Эдварда нет слов в свое оправдание, нет слов, которые могли бы прозвучать убедительно.

– Дайте ей время, – ободряюще говорит Гамильтон. – Правда всегда выйдет наружу. Так или иначе.

Эдвард осушает свой бокал и ставит его на рабочий стол сэра Уильяма со стуком, о чем тут же сожалеет. Он вымученно улыбается и просит дипломата продолжать.

– Вы сказали, что Иезекия не считал вас за глупца?

Гамильтон откашливается.

– Именно так. Я спросил у Иезекии, какие у него планы. Задал ему не слишком деликатные вопросы.

– Какие, к примеру?

Гамильтон разводит руками.

– Каким образом он спасся из-под завала? Почему на его одежде ни пятнышка? Почему его порез на щеке выглядит таким аккуратным? Его ответы всегда были неудовлетворительно туманными. Ясное дело, Иезекия понял, что я его подозреваю, хотя я ни разу не обвинил его напрямую. Впрочем, то, что он сказал мне напоследок, все прояснило.

– И что же?

Сэр Уильям проводит тыльной стороной ладони по щеке.

– Как вам известно, долгие годы я собирал коллекцию изумительных предметов искусства. Многие из них я продал покупателям в Европе. Однако существуют строгие законы, запрещающие вывозить древности из Неаполитанского королевства. Я полагал, что благодаря моим тесным отношениям с королем Неаполя он мог бы сделать для меня исключение. Но он отклонил мою просьбу. – Гамильтон фыркает. – Боюсь, мне все же удалось вывезти кое-какие артефакты. Я совершал свои сделки втайне, и, как Иезекия умудрился о них прознать, я не понимаю. Но полагаю, мошенник мошенника видит издалека, не так ли?

Эдвард с ужасом смотрит на дипломата.

– Вы занимались контрабандной торговлей?

Сэр Уильям пронзает Эдварда суровым взглядом.

– Нет-нет. Я решительно отвергаю это обвинение. Начнем с того, что эти предметы являлись моей собственностью. Деньги перешли из рук в руки вполне законным образом. И бóльшую часть своей коллекции я передал в дар Британскому музею. Благодаря мне лучшие древности Средиземноморья были доставлены к нашим берегам, дабы ими тут любовались и восторгались. Я подарил все это людям. Тогда как король Неаполя поступал весьма эгоистично, лишая мир этих культурных ценностей. – Гамильтон корчит гримасу. – Мне просто очень жаль, что это было проделано вопреки закону. Вывоз древностей из Италии – серьезнейшее преступление. Это незаконно. Но я являюсь – являлся – британским послом при неаполитанском дворе, а здесь, в Англии, я – уважаемый пэр. Нет нужды объяснять, не так ли, мистер Лоуренс, чем бы это для меня обернулось, если бы Иезекия, как он весьма неделикатно намекнул, осуществил задуманное, а именно – уведомил бы власти о моих тайных сделках.

Эдвард изумленно заморгал.

– То есть он вам угрожал?

– Если вкратце, то да.

Оба некоторое время сидят молча. Эдварда обуревают противоречивые чувства. Это сильное потрясение – узнать, что человек, которым ты восхищаешься, нарушал закон, и не важно, какими доводами он оправдывает свое деяние. Но, думает Эдвард, что сделано, то сделано, и теперь куда важнее – что из этого выйдет.

– Вы позволили Иезекии увезти Дору в Лондон, – бормочет Эдвард, и лицо сэра Уильяма мрачнеет.

– А как я мог этому помешать? После гибели родителей Иезекия стал ее законным опекуном.