– Парик его величества.

– Он очень красив, – откликнулась Мари-Жозеф.

– Он же каштановый! – воскликнула мадам.

– Каштановый?

– Да, каштановый! Без сомнения, он темно-каштановый, однако светлее, гораздо светлее тех, что он привык носить на протяжении многих лет.

Мадам присоединилась к свите короля; Мари-Жозеф ехала следом за ней, не зная, как истолковать ее восторг.

– Вам не кажется, мадемуазель де ла Круа, что жюстокор его величества скорее можно счесть золотистым, нежели коричневым?

– Полагаю, мадам, его можно назвать темно-золотистым.

– Так я и думала!

Впереди соперничали за место придворные, постепенно оттесняя от коляски мушкетеров – стражу короля – и швейцарских гвардейцев, охранявших папу Иннокентия. Однако никто не решился посягнуть на место графа Люсьена справа от его величества, ибо он был бдителен, а Зели – не робка. Месье и Лоррен пристроились слева от королевской коляски, рядом с Ивом.

– Мадемуазель де ла Круа, – мягко начала мадам, – извините меня за то, что я, может быть, вмешиваюсь не в свое дело, но мой долг – упрочить ваше положение при дворе.

– Я глубоко благодарна вам за покровительство, мадам.

– Мне казалось, что вы испытываете нежные чувства к месье де Лоррену.

– Мне тоже так казалось, мадам.

– Это была бы прекрасная партия.

– Эта партия невозможна.

– Вы поссорились?

– Нет, мадам.

– И тем не менее…

– Он показал мне свое истинное лицо, мадам.

– Неужели он рассказал вам?.. – повысив голос, произнесла герцогиня.

– Я просила его, я умоляла его запретить доктору Фагону пускать мне кровь. Однако он схватил меня и удерживал силой, пока доктор Фагон вскрывал мне вену. Я плакала, а он улыбался.

– Ах, душенька моя…

– Граф Люсьен никогда бы не повел себя столь недостойно.

Мари-Жозеф заморгала, пытаясь удержаться от слез и не расплакаться в присутствии мадам, не омрачить этот чудесный день горечью и черными воспоминаниями.

– Лоррен всегда уверял, что он мой друг, а сам оказался… жестоким и безжалостным.

Мадам сжала ее руку:

– Я надеялась, что под благотворным влиянием мудрости его величества и вашей доброты он может… Впрочем, вздор, оставим это. Мне жаль себя, но я рада за вас.

Мари-Жозеф поцеловала мадам руку. Мадам улыбнулась, но глаза ее наполнились слезами. Она оглянулась на своего супруга и Лоррена.

– Как бы я хотела, чтобы он полюбил кого-нибудь достойного, – мягко сказала она.

– Кто? Лоррен? – воскликнула Мари-Жозеф, оскорбленная до глубины души.

– Помилуйте, при чем тут Лоррен! – махнула рукой мадам. – Лоррен – глупец, если не сумел оценить вас. – Она вздохнула. – Я говорила о месье. О своем супруге.

– Но мадам! Вы достойны его! Вы достойны любого!

– Милое дитя, – сказала мадам. – Милое, милое дитя. Вы столь же нежны и благородны, сколь и ваша покойная мать. Неудивительно, что король так полюбил вас.

– В самом деле, мадам? – спросила Мари-Жозеф, не ожидая ответа и не получив его.

Люсьен неспешно ехал рядом с охотничьей коляской его величества. В такой прекрасный день забывались все огорчения и заботы, подобно тому как исчезали обыкновенные в Версале сырость и зловоние, стоило повеять легкому ветерку. Зели гарцевала, грациозно выгибая серую в яблоках шею и помахивая пышным черным хвостом. Верховая езда, приятное физическое упражнение, избавила Люсьена от боли в спине. В последнее время он поневоле привык к малоподвижному образу жизни придворного и слишком редко занимался любовью. Мадемуазель Будущая (Люсьен прекрасно знал, какие прозвища получали его возлюбленные в свете) не спешила превращаться в мадемуазель Настоящую, а это было для Люсьена внове.

«Однако ты не слишком-то добиваешься ее благосклонности», – сказал себе Люсьен.

К собственному удивлению, Люсьен обнаружил, что его интерес к мадемуазель д’Арманьяк угас, не успев как следует разгореться. Она была очень хороша собой, но ее разговор начисто лишен оригинальности. Она умело флиртовала, и этим он наслаждался. Она уже успела разболтать, будто стала его любовницей, а это было дерзостью, по крайней мере по отношению к Жюльетт, да к тому же и не соответствовало действительности. Люсьен по-своему хранил верность своим возлюбленным и никогда их не сочетал.

Коляска его величества проехала меж рядами придворных, приветствовавших монарха. Общество, которое собралось нынче на охоту, намного превосходило обычное, так как включало и приглашенных гостей. Его величество пожелал порадовать гостей невиданной охотой и настрелять довольно дичи для обильного пира, способного удивить его двор и все собравшееся общество.

Форейторы пустили упряжных лошадей рысью; четверка ступила на широкую, поросшую травой дорожку, которая вела к Версальскому лесу. Издалека донеслась барабанная дробь, затрубил рог, вызывая гончих. Вскрикнул ловчий кречет, плавно и мощно забив крыльями. Он уселся на перчатку сокольничего, царапая когтями толстую кожу.

Коляска поравнялась с семейством и домочадцами месье. Он обнажил голову, а его друг Лоррен поклонился со всем возможным смирением и почтительностью. Старательно не замечая мадам де Ментенон, мадам глядела на его величество с мечтательной восторженностью во взоре. Люсьен притронулся к полям шляпы, приветствуя мадемуазель де ла Круа, и тут Шартр ущипнул ее пониже спины и насмешливо ухмыльнулся.

Шартру удалось шокировать даже Люсьена, известного своей невозмутимостью. Его величество, к счастью, ничего не заметил. Мадемуазель де ла Круа, хотя и вздрогнула от неожиданности, не потеряла присутствия духа и не сдвинулась с места, удержав лошадь и не дав ей понести, вырвавшись наперерез четверке его величества. Вместо этого она как следует шлепнула Шартра по пальцам, и он поспешно отдернул руку.

«Вам повезло, что у нее нет когтей, глупый принц, – подумал Люсьен, – иначе вы бы точно недосчитались одного пальца».

Семейство месье, пропустив коляску его величества, двинулось следом, а остальные придворные потянулись за ними. Все принцы, августейшие внуки, его племянник, внебрачные сыновья и дочери пустили лошадей галопом, в беспорядочном скоплении обгоняя друг друга и ни на минуту не забывая о соперничестве.

Коляска въехала в лес, приятное солнечное тепло сменилось приятной прохладной тенью. Кони бесшумно ступали по свежевыложенному дерну. Барабанная дробь рассыпалась по лесу, напоенному золотисто-зеленым светом.

Упряжные лошади легким галопом двинулись по лесной дороге. Зели пошевелила одним ухом. Кобыле не терпелось поскакать во весь опор, посостязаться в беге. Люсьен мягко удержал ее, ведь они не имели права обгонять королевский экипаж.