– А нечистые, Корбал Брош?

Круглое лицо Корбала Броша скривилось в разочарованной, почти обиженной гримасе.

– Ну да, конечно, – пробормотал Бошелен. – Прости, друг.

Еще три разреза, и одежда свалилась с Инеба. Тот поднялся на ноги и удовлетворенно вдохнул полной грудью:

– Отлично! Так намного лучше. Я будто стал новым демоном.

К ним, шатаясь, подошла Сторкуль Очист.

– Я истекаю кровью, – произнесла она тонким дрожащим голосом.

– Да он же всего лишь палец тебе проткнул, женщина! – насмешливо бросил Инеб.

– Кажется, я сейчас упаду в обморок.

Бошелен убрал нож в ножны.

– Сядьте, пожалуйста, госпожа Очист. Инеб, налей нездоровому рыцарю вина.

Задыхаясь от исходившей от его рубашки вони, Инеб Факталло бежал по улице рядом с Элас Силь. Младенец извивался у него на руках, но лицо малыша выражало полное удовлетворение.

Позади них бегун на длинную дистанцию, возвращавшийся с пробежки на шесть лиг и, что вполне естественно, с трудом соображавший, с разгона ворвался в горящее здание и больше оттуда уже не появился. Посреди дыма, искр и пепла разбегались во все стороны охваченные паникой животные и горожане. Фонарщики не вышли сегодня на улицы, и наступающую тьму рассеивало лишь пламя пожаров в разных районах города.

Элас потянула Имида за руку:

– Сюда!

Они вбежали в узкий извилистый переулок.

– Не трогайте нас! – послышался впереди чей-то визгливый вопль.

Они остановились, озираясь во мраке.

– Оставьте нас в покое!

Имид Факталло уставился на две лежавшие посреди мусора в паре шагов перед ним маленькие фигурки. Слева – мужчина со сморщенной, будто инжир, кожей, а рядом с ним женщина, крошечная, но вполне взрослая, похожая на порожденную больной фантазией изобретателя-извращенца куклу, грудастую и длинноногую.

– Во имя Мостов над Бездной, – прошептала Элас Силь. – Кто это?

– Я демон Чревоугодия, – сообщил сморщенный, – известный многим моим друзьям как Тошнот Неопрят. А это демонесса Лени по имени Сенкер После. И… неужели я чую некий запах? Чего-то… э-э-э… неизбежного? Живительного? О да, я его чую. А ты, Сенкер?

– Мне даже не хочется это нюхать.

– Ах да! Вновь возвращается апатия, пусть и запоздалая!

– Это вонь младенческого дерьма, – сказал Имид Факталло.

– Нет, это нечто иное. Нечто… чудесное.

Позади них на улице внезапно послышались крики.

Элас Силь снова потянула Имида за руку:

– Идем отсюда.

Они обошли двух демонов стороной.

– Куда дальше? – спросил Имид.

– В Великий храм. Надо отдать младенца служительницам.

– Неплохая мысль. Они точно знают, что с ним делать.

За их спиной Тошнот Неопрят подполз поближе к демонессе Лени:

– Знаешь, а я уже чувствую себя лучше. Странно. В Диве грядут перемены, о да.

Крики стали ближе.

– Нужно бежать, – сказала Сенкер.

– Бежать? Зачем?

– Пожалуй, ты прав. Какая, собственно, разница?

Эмансипор Риз вышел из тронного зала. Хотя, если честно, вряд ли этот зал можно было так назвать, если только не считать троном механизм из рычагов и ремней в железном каркасе.

С другой стороны, почему бы и нет? Разве государственный аппарат не состоит из пребывающих в гармонии гирь, поршней и противовесов? Собственно, именно так и было, если выражаться метафорически – с королем в середине, несущим свое бремя по наследству и подвешенным внутри конструкции, основанной на иллюзорной идее иерархического превосходства. Неравенство оправдывалось традициями, а лежащие в его основе предпосылки являлись самоочевидными и, соответственно, неопровержимыми. И разве эта фанатичная страсть к здоровому образу жизни не была точно такой же иллюзией превосходства, на этот раз опирающейся на моральные принципы? Как если бы здоровье изначально приравнивалось к добродетели.

«Увы, человечеству в силу его низменной природы свойственно создавать замысловатые системы верований ради удовлетворения чьего-то чрезмерного самолюбия, – размышлял Эмансипор, идя по широкой длинной колоннаде. – И ради того, чтобы держать в узде тех, кто таковым не страдает. Нескончаемое множество клинков, приставленных к чьему-то горлу…»

Его вырвал из задумчивости звон бьющегося стекла. По обе стороны большого коридора сыпались сверкающие осколки. Из стоящих вертикально гробов, судорожно хватая руками воздух, выбирались странные, внушающие ужас фигуры – здоровые мертвецы. Из иссохших глоток и разинутых ртов вырывались жуткие причитания, становившиеся все более громкими и отчаянными.

Эмансипор уставился на них, а затем, застонав, пробормотал:

– Корбал Брош…

Перед Ризом, шатаясь, возник один из трупов и воззрился на него высохшими глазами. Этот мертвец сохранился лучше остальных, и по его ввалившимся щекам стекала некая жидкость. Челюсть покойника с хрустом пошевелилась, и он произнес:

– Это все ложь!

– Что именно?

– Мы все уходим в одно и то же место. Здоровые, больные, убийцы, святые! В одно и то же жуткое место! Там толпы, целые толпы!

Эмансипор давно понял, что от мертвецов редко можно услышать что-то хорошее. Но даже при этом каждый говорил свое, и он вынужден был признать, что его все больше поражают подробности бесчисленных личных кошмаров, которые несла с собой смерть.

– И на что это похоже? – спросил он. – То место, где толпы?

– На громадный рынок, – ответил труп, хватая пальцами пустоту. – Столько еды… сокровищ… Столько… всего!

– Гм… не так уж там, похоже, и плохо.

– Но у меня нет денег! – хрипло выкрикнул покойник, царапая пальцами лицо, и побрел прочь, продолжая причитать: – Нет денег. Нет денег. У всех прочих есть деньги – даже у убийц! Почему же у меня их нет? Ну почему-у-у…

Эмансипор уставился ему вслед.

Мимо проковыляла мертвая женщина, как будто поднимая с пола что-то невидимое.

– Этот не мой! – рыдала она. – И этот тоже! О, где же мой малыш? Чьи это дети? О-о-о… – Женщина двинулась дальше, поднимая и отбрасывая очередных невидимых младенцев. – Какие же они все уроды! И откуда их столько взялось?

Колоннада заполнилась блуждающими трупами, беспорядочно стремившимися к внешним дверям. Эмансипор подозревал, что вскоре они начнут искать своих живых любимых, ведь именно так при первой же возможности поступали все неупокоенные, движимые настойчивым желанием высказать последние сожаления, бросить злобные обвинения или просто поплакаться. Обычно они являли собой жалкое зрелище, и лишь немногие готовы были убивать. И тем не менее Эмансипор почти не сомневался, что мало кто в Диве забудет эту ночь.