ждал неприятный сюрприз. Не успел он набрать полную грудь свежего лесного воздуха, не успел совершить пробежку в сопровождении Бутона, как его перехватил начарт, полковник Барсуков.

– Товарищ командующий, там этот командир зенитного дивизиона опять истерит.

– Это который в Белостоке не хотел стрелять? И что, я должен идти его успокаивать? Не можете с капитаном справиться?

– Я решение принял. Но последнее слово за вами.

– Что за решение?

– Расстрелять труса перед строем. Он кричит, что отказывается командовать дивизионом. Потому что всю ночь мудохался со своей матчастью. У него двенадцать пушек и всего четыре трактора. И каждое орудие пришлось перетаскивать по очереди раза три-четыре.

Голубцов выбрался из лесного оврага. Там, втянувшись под сень опушки, стояли на четырехстанинных лафетах, широко ракорячив колеса, двенадцать тонкоствольных (37-мм) автоматических зениток. Он хорошо знал эти системы, поскольку их успели завести в Военную академию еще в конце 1939 года. Это были надежные автоматы, созданные на основе шведской 40-мм пушки Бофорс. И то, что капитан их сохранил и доставил в целости и сохранности – это подвиг, но то, что он сейчас отказывается от командования – это преступление.

Да, это был тот самый долговязый капитан, который не хотел открывать огонь по немецким самолетам, и которого Голубцов едва не расстрелял в своей приемной. Они узнали друг друга. Измотанный, злой, издерганный капитан, не представившись, как положено, сразу же взял в карьер.

– Я сдаю дивизион! Я не могу нести ответственность без техники, без тягачей, без снабжения, без…

– Сдавайте дивизион! – оборвал его Голубцов, оглядывая стоявших у своих орудий зенитчиков. Лица их были угрюмы и злы, как и у комдива.

– Кто примет? Начальник штаба?

– Начштаба убит… Командир первой батареи.

– Где командир первой батареи?

– Я здесь! – подскочил бравый старший лейтенант с тонкими кавказскими усиками.

– Представьтесь, как положено! Службу забыли?

– Виноват! Командир первой батареи старший лейтенант Айвазян.

– Принимайте дивизион!

– Есть.

К месту разборки подошли Лось с Дубровским.

– Что будем делать с отказчиком? – спросил Голубцов.

– Расстрелять перед строем, – сказал Лось.

– Расстрелять перед строем, – слово в слово повторил Дубровский.

– Комендантскому взводу в ружье! – приказал Голубцов Барсукову, и тот помчался к дальним палаткам. Тем временем командарм подошел к капитану и сильным рывком сорвал с гимнастерки черные петлицы.

– Оружие сдать! Документы сдать!

Капитан сдал ТТ и удостоверение личности.

«Не мужик, – косо глянул на него Голубцов. – Я бы не сдал. Сам бы застрелился, но не сдал…»

Подошел дивизионный комиссар Дубровский:

– Ремень сними!

Капитан снял портупею, грязная измятая гимнастерка повисла балахоном. Голубцов отыскал глазами нового комдива.

– Старший лейтенант, постройте дивизион.

– Батарея становись! – по привычке гаркнул Айвазян, но тут же поправился. – Дивизион ко мне! В две шеренги становись!

Зенитчики поспрыгивали со своих лафетов, быстро построились вдоль тропинки. Голубцов старался не смотреть на капитана. Тот свое вполне заслужил. Надо знать, в какое время закатывать истерики и кому что говорить.

Прибежали бойцы комендантского взвода – отделение с винтовками и в касках. Командовал ими командир роты охраны старший лейтенант Веденеев. Все знали, что сейчас произойдет расстрел, и с каким-то звериным любопытством следили за обреченным капитаном. Тот стоял в полной прострации, понуро свесив голову. Знал, что жить ему осталось считанные минуты и, похоже, ничуть о том не жалел. Возможно, насмотрелся за эти дни на множество других смертей.

Голубцов вышел на средину построения и скомандовал:

– Дивизион, смирно!.. За позорный отказ выполнять свой воинский долг, за трусость в условиях фронта, приказываю именем Родины, капитана… Не буду даже имени его называть!.. Расстрелять перед строем вверенного подразделения!

Голубцов, круто развернулся и пошел прочь – за спины вскинувших винтовки стрелков. Ему навстречу, совсем некстати, выскочил Бутон.

– Бутоша, пошли отсюда, пошли!..

Они двинулись вглубь тропы. Сзади раздался залп в десять винтовочных стволов. Бутон погнался за бабочкой, как будто это была боровая дичь. Голубцов вспомнил, как учил Бараша готовить рябчиков. Возможно, их подстрелили именно в этом – Замковом – лесу.

Бараш и его поварская бригада колдовала сразу над тремя полевыми кухнями.

– Моя батарея! – радостно представлял он свою технику. Голубцов любил поесть, знал в еде толк и сам неплохо готовил.

– Комбат, а где твоя комбатша?

– А вон она? Хвою собирает. Витаминный отвар будем делать.

Спустя месяц после свадьбы Лану Бараш оформили красноармейцем сверхсрочной службы. Она стала получать повышенное денежное довольствие, все положенные льготы, и что больше всего радовало мужа, могла беспрепятственно находиться с ним рядом даже на войне. Боец хозвзвода Ланита Бараш. И все тут! И старшина в дамках. Точнее при дамках. Бараш не верил в затяжную, тем более безуспешную войну. День-другой войска оклемаются и перейдут в сокрушительное наступление, тем более, что из тылов вот-вот второй эшелон подвалит.

Голубцов смотрел на него и тихо завидовал старшине. Вот был бы он сейчас на его месте, и всех забот бы знал, чтобы каша не подгорела да дровишки вовремя заготовить. А ночью в палатке подвалить под горячий бок женушки… И весь день на лесном воздухе… «О, если бы было можно меняться судьбами? Поменялся бы Бараш с ним, прельстившись на… На что прельстившись – на призрачную власть? На генеральский оклад? На служебную машину?… Как же было бы все легко и понятно, если бы я сейчас стал старшиной, а он, а он кем хочет… Наверное и Ляпин был бы не прочь найти тишину и покой в сей юдоли, и Дубровский… Нет, Григорьич, пожалуй, крепкий кремень, он свои генеральские звезды тяжелой кровушкой добыл, никому не отдаст… А мне что, легкой кровью достались? Сколько раз пули у виска пролетали… И почему-то не жалко отдать. Да забирайте вы все, отпустите в академию на родную кафедру. Одоцентился я… Былой