один, за ним и остальные, как будто боясь, что кто-нибудь утащит у них из-под носа их долю добычи. Дядя Алисий крикнул: «Assalto!» – и с радостью был бы первым, но многие были помоложе и порезвее его; кроме того, он, наученный войной, подкрепил свою храбрость водкой и держался на ногах не очень твёрдо. Поли со своим звеном, конечно, был быстрее и громче всех, он вперёд – и все за ним. Придурок Верни думал, что всё это игра, смеялся и хлопал в ладоши.

Несчастный случай произошёл уже в самом начале: мужчина с навозными вилами на плече оступился в полутьме, и бегущий за ним напоролся лицом на зубья; но, насколько я знаю, это оказалось единственное тяжёлое ранение, какое принёс домой один из швицерских.

Были они тихими или шумными, подкрадывались они неслышно или бежали, в конечном счёте не имело значения, перед воротами монастыря опять все оказались вместе. Ворота были заперты, и хотя нападавшие звонили в колокольчик у ворот так, что оборвали верёвку, никто им не открыл. Так что застать монахов врасплох во сне им не удалось бы, даже если бы они подкрались на цыпочках, это я мог бы сказать им и заранее. Для монастыря время было уже далеко не раннее, утреня миновала, и все монахи были на ногах. Кроме того, как выяснилось впоследствии, план нападавших не остался в тайне; сами виноваты, не удержали язык за зубами. Никто вроде ничего не говорил, но даже я знал о нападении; если все куры одновременно начнут кудахтать, даже самый глупый крестьянин заинтересуется, что же за яйцо там снесено. Может, в монастыре точно и не знали, что замышляют швицерские и на когда они это намечают, никто и не рассчитывал на такие дурные вещи, которые потом произошли, но полной неожиданностью для братии это нападение не стало. Поэтому князь-аббат и новый приор ещё два дня назад ускакали в Пфеффикон, там в крепкой башне им никто ничего не мог сделать.

Мужчины барабанили в ворота, некоторые напирали плечом, но дерево было с обеих сторон оковано железом, и поперечные балки изнутри представляли собой цельные древесные стволы. Единственным слабым местом была маленькая дверь, через которую можно было впустить кого-то, не отпирая ворота, и эту дверь кузнец Штоффель вышиб пинком. Перед тесным входом все давились и толкались, каждому хотелось быть первым, и их оружие и факелы этому мешали. Они напомнили мне, как господин капеллан однажды сказал в проповеди: «К покаянию люди ползут, а ко греху бегут бегом». Я видел, как один входя перекрестился, должно быть, машинально, не заметив, что он здесь делает. Странно, что можно испытывать благоговение перед монастырём, на который нападаешь.

В переднем дворе, откуда можно было попасть к разным постройкам, поначалу растерялись, не зная, куда направиться. Я уже боялся, как бы Штоффель не призвал меня показывать им дорогу, ведь именно для этого он и хотел, чтобы я пошёл с ним, но в возбуждении он про меня забыл, а я и рад. Люди побежали кто куда, как муравьи, когда разворошишь палкой муравейник, но внезапно, как будто получив приказ от невидимого командира, все ринулись влево, хотя, вероятно, никто не знал, почему именно в этом направлении. Полубородый как-то говорил, что дракон составлен из ядовитых змей, и, может, нападавшие и впрямь стали совокупным драконом и обрели хитрость единого чудовища.

Почему бы то ни было, но они прямиком двинулись к спальне, где заперлись монахи. Они бы, может, и пробежали мимо, но услышали, что внутри молятся. Штоффель уже поднял своё оружие как гигантский топор, но вышибать дверь ему не пришлось, она сама открылась, на пороге встал брат Зенобиус и сказал со своей дружелюбной улыбкой: «Dominus vobiscum[24]». Но никто не ответил ему как полагается: «Et cum spiritu tuo[25]», а только отодвинули его в сторонку и вломились внутрь, столько людей сразу, что им не было места, хотя спальня довольно просторная. Сам я остался снаружи и только заглядывал через открытую дверь, потому что монахи ведь меня знают, и я боялся, что кто-нибудь из них меня спросит, почему я участвую в нападении. Кто-то приказал братии встать на колени, в один ряд, это выглядело, как будто они хотели прочитать утреннее хваление или молитвы первого часа, но они не пели, а дрожали от страха. Только брат Зенобиус закрыл глаза и молился. Вломившиеся обыскали спальню, нет ли там чем поживиться, но не нашли ничего стоящего, а я бы мог им об этом сказать с самого начала. Бенедиктинцу запрещено какое бы то ни было имущество, а у кого ничего нет, нечего и отнять. Некоторые прихватили книги, хотя не умели читать, другие загребли убогие постельные принадлежности, которые в самом деле не стоили ничего; позднее, наверное, стелили их на пол.

Никто из монахов не защищался, хотя все они были из благородных семей, брат Рудольф, к примеру, из Вунненбергов, а брат Тюринг состоял в родстве с Аттингхаузенами. Эти аристократические монахи ещё в детстве наверняка учились обращаться с мечом, но, наверное, были неженками вроде меня, поэтому их и услали в монастырь. Младший Айхенбергер взмахнул своим кинжалом и крикнул, мол, надо их всех зарезать, но кто-то отнял у него оружие. Монахам связали руки, и они теперь были пленные.

Разом зазвонили все колокола в колокольне, и многие мужчины выбежали посмотреть, что там происходит. Монахи, прятавшиеся в колокольне, хотели звоном позвать на помощь, но никто не пришёл. Я считаю, этот звон они затеяли по глупости, без него бы их не обнаружили. Им надо было поступить как ежам, которые сворачиваются клубком и не двигаются, пока опасность не минует. Но когда боишься, затаиться, пожалуй, труднее всего.

А некоторые из монахов, но об этом я узнал лишь потом, убежали через задние ворота и попрятались у местных жителей. Среди прочих и брат Финтан, и хотя я действительно не одобряю произошедшее сегодня, я с удовольствием представляю его лицо, когда Финтана всё-таки нашли и вытащили из укрытия. Я знаю, мстительность большой грех, но я думаю, такие мысли возникают сами по себе, бесконтрольно, и за них не полагается наказания.

Происходило и смешное, но не для тех двоих монахов, которых это касалось, а для рассказа. Один из них был брат Амброс, который при погребениях умел молиться так красиво-печально, а имени второго я не знаю. Они забились в могильную яму, долго лежали там тихо, не издавая ни звука, и, наверное,