– Я не жалуюсь, Татьяна Михайловна. Чем как Зинов мучиться, лучше одному.

Так они болтали под стук колёс, вспоминали, Ляля смотрела на дядю Димона, на его красное аккуратное лицо, на нос-картошку и думала, что у них в классе у некоторых папы даже поуродливее дяди Димона. Он был высокий, худой, а лицо – можно сказать, драконье. Это от того, что кожа белая, а сосуды близко, объясняла когда-то про Краснобаева мама.

В Москве не пересаживались, как обычно, с поезда на поезд, не переходили с вокзала на вокзал, а поехали на метро! Ляля впервые ехала на метро! Ехали в дедушкину квартиру. Папа уже в этой квартире, они на машине с Боней быстрее, чем Ляля с бабушкой на поезде. Завтра папа решил поводить Лялю по Москве. Папа всячески старался загладить тринадцатилетнюю пустоту, он много говорил, много всего обещал. Но её не загладишь, вину. Никогда Ляля не забудет это состояние неполноценности, когда другие хвалятся папами, рассказывают о них, идут с ними домой из сада, а ты смотришь в окно и чувствуешь себя ничем, лужей растекающейся обиды, и вопросы «Почему?», «Кто?», «Где?» долбят тебе висок, сводят судорогой горло, и предательская слеза течёт по щеке, а смахнуть нельзя, кто-нибудь да заметит и будет смеяться, обзываться, хихикать, а может, и хохотать. Ляля привыкла защищаться. Пару раз мама таскала её за ухо, но Ляля и сама таскает себя в переносном смысле за уши, за волосы: там не так повела, там не то сказала, здесь не ответила. Самое удобное – хлопать дверью, уходить, если не знаешь, что делать, не знаешь, что ответить, и никак не поступать, не принимать ничью сторону – просто уходить. Так, видно, повёл себя папа. Он – предатель, он предал Лялю. Зима, окно кухни, бинокль и лисы – вот Лялино спокойствие, Лялино хорошее настроение, Лялина нирвана…

Дедушкин дом поразил Лялю. Добротный, очень длинный, надёжный, а из окна квартиры видна высотка. Бабушка сказала, что это московский университет, что они с дедушкой тут учились.

– А звезда на башне диаметром девять метров. Там обсерватория.

Звёздочка на шпиле казалась совсем крохотной из окна квартиры с высокими потолками.

– Мама Зо – в честь этой обсерватории?

– Почти. Та – звенигородская…

Боня бегала по квартире и лаяла, папа спал, он не спал много-много часов, пока ехал сюда на машине. Ляля обижалась: Боня теперь папу считала хозяином. «Предательница, ещё одна предательница за этот год», – думала Ляля без обиды.

На следующий день папа повёз бабушку и Боню на дачу, а Ляля ещё неделю-полторы должна была пожить с папой в Москве, в дедушкиной квартире. Когда папа с бабушкой попрощались с ней, Ляля для отвода глаз включила телевизор и сделала вид, что будет его смотреть, она даже с наивным видом, хлопая глазами, заявила, что у неё сериальная и шоу-зависимость и что это кайф – с утра пораньше сидеть при телевизоре. Боня даже не обернулась, когда папа уводил её. «Ну и пусть. Тупая собака», – усмехнулась Ляля и закрыла массивную чёрную дверь на цепочку – чтоб никто не мешал.

Ляля решила обследовать квартиру. Дедушка умер не сейчас, шесть, кажется, лет квартира пустовала, на неё претендовала бывшая семья дедушки. То есть квартира была бабушки, но что-то по закону принадлежало и другой семье. Ляля много слышала возмущений и жалоб от мамы, когда подслушивала её разговоры. Но никогда от бабушки. Шесть лет, а в дедушкином столе лежат его сигареты – Ляля помнит такие пачки с верблюдом. Под диваном Ляля нашла сплющенную пивную банку, проигрыватель с большими колонками, а под пластмассовым чехлом – пластинка. Дедушка умер в этой комнате, сидя на диване и слушая музыку… Ляля хотела найти фотографии, что-нибудь о его семье. Ляля хотела увидеть бабушку молодой – в Пушноряде были фотографии бабушки, но Ляле хотелось увидеть её совсем-совсем молоденькой, а не такой, какой она была, когда родила маму. Да и дедушкина семья, которой – Ляля это хорошо помнит! – периодически паковали шубы, шапки и даже покрывала из лис, интересовала. И сам дедушка тоже. Он подавал большие надежды, работал в обсерватории, которая не университетская, которая в Зеленограде…

В столе кто-то явно копался до Ляли: одни ящики были забиты, другие же пусты, так не бывает, видно, раньше были забиты все ящики. Ляля расстроилась – ловить больше нечего, подошла к окну, по привычке хотела кинуть взгляд на поле, но вдали маячил парк и шпиль со звездой… Ляля опомнилась, слёзы, потрясла головой, взяла себя в руки – Ляля вспомнила то лето, когда дедушка жил с ней на даче и каждый день утром приносил в бидоне пиво.

Ляля стала изучать шкафчики серванта. У них же дома самое ценное, лисьи мозги, например, стоят как раз в серванте, плавают в формалине. Но, кроме посуды и пустых бутылок в баре, Ляля ничего не нашла. Ляля не сдалась, она окинула взглядом шкаф, прошла в прихожую, осмотрела шкаф и там. Нет! Копаться в вещах противно, по квартире порхает моль и какие-то мушки… Интересно, нет ли тараканов на кухне… Ляля прошла на кухню. Вчера там долго сидел папа, там же и ночевал на диванчике – вот какая большая кухня, Ляля не успела ничего там рассмотреть. Задребезжал старый холодильник с массивной ручкой-рычагом, которую надо было тянуть на себя, чтобы открыть дверь, и странной железной надписью «ЗИЛ» – Ляля вздрогнула. Кухня-то просторная, а плита – страшно замызганная, покрытая копотью. Прямо над плитой встроена дверца мусоропровода. Удивительно! На кухне тоже потолки высоченные, Ляля посмотрела на стену над раковиной – там было стекло-окно, за стеной был туалет. Ляля посмотрела, где же кончается стекло… Ну конечно, над проходом в кухню две дверцы в перегородке. Антресоли! Поэтому в проходе и потолок ниже. Ляля проверила маленький кухонный стол на прочность – стол был странный, и ножки у него были не ножки, а какой-то крест-накрест непонятно что. Рядом со столом стояла табуретка на трёх ножках, и сиденье у неё было треугольное… Ляля сдвинула стол к коридору, водрузила табуретку на столик, аккуратно встала на треугольное сиденье, сначала на колени, а потом и на ноги… Вроде нормально. Ляля открыла антресоли. Пахнуло затхлостью, как и во всей квартире, и каким-то ароматом – как будто мылом или ещё чем-то… Первое, что Ляля увидела, были альбомы в бархатистых обложках, Ляля стала их доставать и кидать на пол, альбомы шмякались, из них вылетело несколько пожелтевших бумажек. Справа от альбомов лежал пакет. Ляля сбросила пакет на пол, из него выскочил Медузик! Ляля стала смотреть дальше, насколько хватало длины её руки, но там оказались коробки с ёлочными игрушками и искусственная ёлка – у Ляли дома всегда ставили настоящую. Лялю заинтересовали ещё небольшие коробки, она их тоже стала бросать на пол – из коробок посыпались открытки… В сброшенных альбомах оказались марки, в одной коробке – значки с олимпийскими мишками, множество открыток с выцветшими поздравлениями, какой-то женский альбом с наклеенными ангелочками – много интересного. Всё это Ляля перенесла в пустые полки дедушкиного письменного стола. Но главное – это Медузик. Дедушка выполнил обещание: как вышел на пенсию, так и купил ей эту игрушку, а передать не смог – умер, скоропостижно скончался.

– Интересно, – вдруг сообразила Ляля, – он с голосом или простой?

Ляля перевернула Медузика вверх брюхом – на брюхе кнопка и карман на молнии, в этом кармане отделение для батареек, а рядом пустота – девочки в садике туда клали солдатиков: воровали у мальчишек и злорадствовали, когда те начинали друг друга дубасить из-за пропавших воинов… Ляля открыла молнию, но пустоты не было и отделения для батареек тоже, под молнией лежала бумага. Ляля её достала… Фу-у… Ну вот отделение, надо будет батарейки купить, Медузик обязательно должен заговорить! Ляля подняла вынутую бумажку, это был конверт, необыкновенный конверт, салатовый, в тон Медузику, его явно купили под цвет игрушки. На конверте было написано: «Моей внучке Ляле. Маме и бабушке не вскрывать!» Ляля села на кухонный диванчик и вскрыла письмо. В письме были само письмо и рисунок. Ляля посмотрела на рисунок – это был какой-то комикс, нарисованный карандашом на бумаге в линейку, вырванной из тетрадки. Ляля узнала мамину руку, её круглые буквы, которые почему-то всегда Лялю раздражали. Ляля развернула письмо.