– Мне кажется, дискуссию на эту тему нам все же лучше перенести на другой день. Давайте договоримся, на какой именно… Наверное, на один из ближайших, да, Джон?

Харрингтон кивнул.

– Я всем сообщу точную дату.

Вот так в один миг все мое долгое и верное служение учительскому делу было обращено в прах каким-то выскочкой в блестящем костюме и парой его лакеев. Впрочем, наш капеллан все же проявил ко мне каплю сочувствия – во всяком случае, выглядел он явно смущенным, а потом даже попытался перехватить меня, когда я выходил из директорского кабинета; но я был слишком сердит (а в глубине души еще и напуган) и сумел выдавить из себя лишь краткое «до свидания». Остаток дня я провел как бы на автопилоте – я улыбался, разговаривал с учениками, пил в учительской чай, но внутри меня царила безнадежная пустота.

Да, именно так все и начинается, думал я. В точности как и двадцать лет назад некий Джаггернаут, подогреваемый мерзкими слухами и сплетнями, запросто давит колесами своей колесницы ни в чем не повинных хороших людей. Именно так тогда он и поступил со всеми нами. И в первую очередь – с Гарри Кларком.

Золотистый лев осени в этом году необычайно кроток. Лежит себе спокойно, положив голову на лапы, точно бронзовое надгробие. Такое затишье, словно мертвецы еще в начале октября вышли из-под земли и бродят по ней весь месяц, а не только на Хеллоуин, как им полагалось бы. Даже наши мальчишки как-то странно присмирели. Видно, чувствуют приближение зимы. Я тоже всем нутром, всеми инстинктами чувствую ее приближение – точно так же в прошлом году, когда пропал Колин Найт, я сразу инстинктивно почувствовал, что больше никогда этого мальчика не увижу…

Колин Найт. Вот ведь негодный мальчишка! А мне-то казалось, что я уже отпустил его душу с миром. Однако чем ближе Хеллоуин, тем чаще я вспоминаю мертвых. Колина Найта. Гарри Кларка. Даже Ли Бэгшота – хотя он и был не из нашего круга. Впрочем, возможно, как раз поэтому.

Чем дальше, тем трудней мне верить в некий концепт принадлежности. Некогда я чувствовал себя душой и телом принадлежащим к «Сент-Освальдз». Я был как бы частью этой школы. Но теперь я оказался в глубокой тени и размышляю о грядущей тьме. Вот и Гарри тоже: в какой-то момент он стал парией и остается им даже после смерти. Наше ощущение принадлежности – это всего лишь подобие четкого отражения в воде реальной действительности; в солнечный день мы можем увидеть на поверхности воды и небо, и облака, и друг друга, но все это лишь иллюзия. Там, в глубине, таятся темные пустынные воды; они по-прежнему ждут неосторожных – ждут любого из нас, ибо этим темным водам чужда дискриминация.

Мое выступление в кабинете директора назначено на следующий понедельник, и я уже получил подтверждение. Я прекрасно понимаю, чем это может кончиться. В присутствии представителя нашего профсоюза (доктора Дивайна собственной персоной) мне будет вручено письменное предупреждение, благодаря чему дальнейшее расследование «дела» будет приостановлено. Кстати, эта Бакфаст уже вовсю готовится к бою – она, наверное, думает, что я и не подозреваю о ее тайной деятельности, но мне все известно. К тому же она постоянно оставляет следы: я, например, сразу почувствовал ее запах у себя в классе № 59, куда она зачем-то забегала на перемене. Да и мои «Броди Бойз», естественно, все на свете замечают и тут же мне докладывают.

Вот почему я ничуть не удивился, когда, вернувшись из учительской, где я, как обычно, выпил чаю, я увидел, что эта Бакфаст преспокойно сидит за моим столом и читает на латыни какие-то стихи.

– Что-то у вас вид немного усталый, – заметила она.

– Правда? – притворно удивился я. – Никогда не чувствовал себя лучше!

Бакфаст отложила томик латинской поэзии и задушевным тоном сказала:

– Я надеялась немного поболтать с вами. Вы не против?

Я ответил не сразу; сперва я подошел к столу, вытащил пакет с лакричными леденцами и предложил ей. Она взяла розовый, кокосовый. Забавно, но я до сих пор ни разу даже не пытался связать с ней розовый цвет.

– Итак, что у нас случилось сегодня? – спросил я. – Вас мальчишки не слушаются? Или поступила новая жалоба насчет неправильного преподавания неправильных глаголов? Или в каше, которую подали детям на завтрак, оказалось маловато комков? Или вы просто приготовили для меня очередную, вселяющую бодрость беседу о неизбежности прогресса?

Ла Бакфаст улыбнулась. И мне снова пришло в голову, что она чем-то напоминает нашу мисс Вызов, а под всем этим ее профессиональным лоском скрывается нечто совсем иное.

– Сегодня у нас на повестке дня Бенедикта Уайлд, – сказала она.

– Для друзей – просто Бен, – с улыбкой уточнил я, но сердце у меня противно ёкнуло. – Неужели сейчас вы мне сообщите, что и она пожаловалась на меня начальству?

Ла Бакфаст снова улыбнулась.

– Нет, Рой, никому она не жаловалась. А вот ее директриса, мисс Ламберт, недовольна тем, что Бен слишком много времени проводит как с вами, так и с вашими… как вы их там называете? «Броди Бойз», кажется?

– Во время обеденного перерыва я обычно остаюсь у себя в классе, поскольку дел у меня хватает, – пояснил я, – и мои ученики – как мальчики, так и девочки, – тоже имеют полное право здесь оставаться, если хотят спокойно пообщаться друг с другом. А что касается этой вашей «называйте-меня-просто-Джо», то она, по-моему, должна была бы страшно радоваться тому, что ее девочки так подружились с нашими мальчиками.

– Все дело в том, с какими мальчиками, – сказала Ла Бакфаст. – Видите ли, в связи с некоторыми… особыми обстоятельствами дружбу Бенедикты с Аллен-Джонсом в «Малберри Хаус» не очень-то одобряют. У этой девочки сейчас как раз наступила фаза «бунт против всех», и…

– Бунт против всех? По-моему, вы имели в виду проявление ее гомосексуальных наклонностей, не так ли?

– Рой, прошу вас, перестаньте, – сказала она. – По-моему, в данном случае вам лучше вообще отойти в сторонку.

С какими-то странными интонациями она называет меня по имени, подумал я. Словно пытается успокоить старого коня. А я, стоит мне услышать нечто подобное, мгновенно ощетиниваюсь, и, разумеется, тот проклятый невидимый палец, что вечно таится в засаде, тут же начинает сердито толкать меня в сердце, словно хочет его проткнуть.

– Послушайте, но ведь это уже просто смешно! – сказал я. – Мы здесь для того, чтобы учить детей, а не определять их сексуальную ориентацию. По-моему, эта «называйте-меня-просто-Джо» и наш Харрингтон слишком активно суют нос в такие дела, которые даже отдаленного отношения к ним не имеют. Однако я буду вести себя со своими учениками так, как делал это всегда – то есть, пока их склонности и пристрастия не влияют на качество выполненных ими домашних заданий по латыни, я постараюсь эти их склонности и пристрастия полностью игнорировать. И буду весьма признателен и вам, и прочим «официальным лицам», если и они не будут вмешиваться в частную жизнь наших юных подопечных.