Что же касается Гарри, то, насколько я знаю, у него особо близких отношений вообще никогда и ни с кем не было. Он, как и я, был прикован к нашему общему веслу, и «Сент-Освальдз» требовал от нас верности. Но мы с Гарри по-прежнему дружили, несмотря на все наши различия, и вместе следили за бегом лет, которые пролетали без особых волнений, но как-то удивительно быстро; в итоге мы даже не сразу осознали, как незаметно промелькнули целых двадцать триместров.

Мне было уже сорок восемь лет, а это такой возраст, когда начинаешь заботливо закрывать ставни на задних окнах дома и следить, как все длиннее становятся тени. Это возраст неуверенности, «гусиных лапок» в уголках глаз, седины в волосах и быстро полнеющей талии. Это возраст, когда возвращаются ошибки прошлого и начинают требовать свой «фунт мяса»; это возраст, когда в зеркале ванной комнаты мы начинаем видеть не собственное лицо, а лицо кого-то из своих родителей.

Впрочем, тогда все было иначе, чем теперь. Теперь и пятидесятилетний человек все еще считается молодым. А тогда я уже почти для всех учеников старших классов был «старым Квазом» (я уже, кажется, говорил, что меня прозвали Квазимодо, поскольку я обитал в башне). А вот Гарри Кларк и в свои пятьдесят три выглядел, как ни странно, моложе нас с Эриком; возможно, этому способствовала его необыкновенная улыбка. Он по-прежнему пользовался у мальчишек огромной популярностью; по-прежнему обладал редким чувством юмора и абсурдности; по-прежнему носил твидовые пиджаки с заплатками на локтях; по-прежнему на переменах слушал свои пластинки; и волосы у него были по-прежнему длинные – во всяком случае, несколько длиннее положенного, – хотя в них уже довольно сильно пробивалась седина; впрочем, превратить его в человека пожилого была не способна даже седина.

За эти годы мы с Гарри успели превратиться в некую неотъемлемую, хотя и живую часть нашей старинной башни и порой в шутку предполагали, что же с нами сделают, когда мы умрем, – похоронят in situ[125] или вмуруют в парапет рядом с другими горгульями. Впрочем, в смерть мы тогда еще не верили, ибо ощущали себя достаточно молодыми, чтобы надеяться, что именно для нас смерть сделает исключение, что солнце все-таки никогда не зайдет, что оно будет светить нам вечно…

А потом, осенью восемьдесят восьмого, Гарри был арестован.

Все мы впервые услышали об этом, когда у нас в школе внезапно появились представители полиции и заявили, что им необходимо обыскать классную комнату Гарри Кларка. Сам Гарри, кстати, с утра в школе не появлялся – что было уже достаточно необычно – и в свой класс даже не входил. По-моему, за все те годы, что Гарри проработал в «Сент-Освальдз», он вряд ли отсутствовал более двух дней подряд. Полицейские – один постарше, второй помоложе – представляли собой очередную версию Стэкхауса и Ноакса, той «сладкой парочки», что явилась ко мне домой с вопросами, когда пропал Чарли Наттер.

– Извините, а в чем, собственно, дело? – спросил я у полицейских, увидев, что они выносят из класса Гарри целую кучу картонных коробок.

Тот, что был похож на Стэкхауса, пожал плечами и уклончиво ответил:

– Это связано с расследованием.

– С каким еще расследованием? – заволновался я.

У меня за спиной толпились мальчишки из класса 3S и, вытягивая шею, пытались понять, что происходит. А ребят из класса Гарри вывел в коридор наш молодой преподаватель Пэт Бишоп – он тогда еще не стал вторым директором, но благодаря своему доброму веселому нраву успел заслужить звание лучшего учителя года. Мальчишек он построил под досками почета, и они, вытаращив от изумления глаза, смотрели на этот варварский обыск; некоторым было явно не по себе (мальчики часто теряются, столкнувшись с реальной угрозой беды); зато другие ухмылялись и перешептывались, прикрывая рот грязной ладошкой.

– Так. Объясните, пожалуйста, что это за расследование? – значительно громче повторил я. – Здесь что, произошла кража со взломом?

На том конце Верхнего коридора я успел заметить Дивайна, явно наблюдавшего за мной из своего класса сквозь стеклянную дверную панель. Эрик, выйдя в коридор, тоже смотрел на меня; его круглое лицо побледнело от беспокойства. Тот полицейский, что был помоложе, молча прошел мимо меня с большой коробкой в руках; заглянув в коробку, я увидел там книги, пластинки, фотографии и легендарного садового гнома, который с некоторых пор поселился в письменном столе Гарри, хотя по особым случаям его все же оттуда извлекали (главным образом, когда уроки в данном классе вел доктор Дивайн).

– Но все эти вещи принадлежат Гарри Кларку! – возмутился я, чувствуя, как усиливается моя тревога.

Бишоп выразительно посмотрел на меня, словно умоляя взглядом: «Не сейчас, Рой!» И я сразу догадался, что происходит, хотя сплетни поползли по школе лишь к вечеру, донеся до нас некие отголоски реальной истории. Возможно, моя догадливость была чисто инстинктивной, а может, ее подтолкнул страх перед чем-то неведомым, словно поднимающимся из темной бездны. Впрочем, мельница слухов заработала сразу, стоило появиться полиции; однако лишь на следующий день директор официально объявил, что Гарри Кларк арестован в связи с жалобой, полученной от некоего мальчика.

– Что за мальчик? – потребовал я ответа, но директор сообщил лишь: «В настоящее время он у нас не учится» – и исчез за дверью своего кабинета, предупредив, чтобы больше его никто не беспокоил.

И, естественно, после подобного сообщения слухи в учительской стали роиться, точно осы, хотя сперва никто не поверил, что это правда. Жалоба от какого-то мальчика, который в настоящее время у нас не учится? Как все это понимать? Нет, здесь наверняка какая-то ошибка! Все знали, как предан Гарри своим ученикам. Именно так я с возмущением и заявил Эрику, когда мы с ним пили чай в учительской.

Но Эрик был со мной не столь откровенен. В нем – после десяти лет тщетных попыток получить повышение – появилась некая особая, настороженная чувствительность ко всему, что было способно нанести ему хотя бы малейший ущерб. Он никогда не говорил о политике, никогда не обсуждал стратегические планы школьной администрации, никогда ничего не рассказывал о своей личной жизни, если не был полностью уверен, что приземлился по нужную сторону изгороди. И вот теперь, когда был арестован наш друг и коллега, Эрик прямо у меня на глазах попытался полностью изменить свое прежнее к нему отношение.

– Но ведь была же та история с Наттером, – сказал он.

– Так ты что-то слышал?

– Ничего я не слышал. Но после той истории я все время думал, что, возможно, дело все-таки было нечисто, что нам далеко не все сообщили.

– Бред какой-то! – рассердился я. – По-моему, это просто буря в стакане воды.

Однако слухи ширились – причем информация, как всегда, поступала в школу от самих учеников, – и вскоре стало ясно, что это дело, как ни крути, оказалось не столь простым, чтобы ветер мог с легкостью развеять все слухи о нем. Уже через несколько дней стало известно, что Гарри был допрошен в связи с предполагаемым актом сексуального насилия – причем в отношении несовершеннолетнего подростка. В полиции была открыта горячая телефонная линия, и учащихся всячески побуждали незамедлительно звонить по указанному номеру и сообщать любую информацию, связанную с этим делом. Дома у Гарри произвели обыск, и там были обнаружены многочисленные улики; кроме того, там находился некий молодой человек – он, кстати сказать, тоже имел непосредственное отношение к данному расследованию. А потом нам наконец сообщили, что Гарри вынесено официальное обвинение.