Молодой человек хотел еще предостеречь Тане, но тут в залеподнялся шум, все взгляды устремились на лестницу. А там на нижней ступенькестоял некто, похожий на Анжелику, но с широко распахнутыми, совсем неживыми,стеклянными глазами. Она смотрела на всех, как будто впервые видела, на губахее играла едва приметная, какая-то неосмысленная улыбка. Пальцы нервнопоглаживали длинные лапы паука, восседающего на обнаженном алебастровом плече.Кожа ее стала еще белее, золотистый оттенок волос насыщеннее. На ней было одетоплатье, состоящее из множества платиновых колечек, и походило оно наобтягивающую кольчугу. Груди и треугольник внизу живота закрывала россыпьбриллиантов, остальные части тела щедро представлялись на всеобщее обозрениесквозь отверстия колечек.

И вот длинные стройные ноги в серебристых туфлях на железномкаблуке понесли хозяйку навстречу гостям. Среди мужчин прошелся одобрительный шепоток,а среди женщин сдавленные аханья. Атанасиос присвистнул, на его лице читалосьвосхищение, смешанное с растерянностью и испугом. Он выглядел так, точно самвдруг засомневался, что эта поразительная красавица совсем недавно позволилаему взять себя за каких-то несколько капель крови.

Девушка остановилась возле Георгия с его дамой и, судя потому, как опустились уголки губ Анны Орловой, сказала ей что-то колкое.

Так хозяйка передвигалась от одного гостя к другому, и когдаона отходила, те странно переглядывались. Кто-то пожимал плечами, кто-тохмурился.

Катя стояла на другом конце зала, но хозяйка домацеленаправленно продвигалась именно туда.

Когда девушка проходила мимо них, Тане окликнул ее.

Анжелика даже не взглянула на него, рука ее провела по лапампаука, черные стеклянные глаза нашли цель в лице Кати, и губы кровавого цветатронула улыбка.

Порозовевший от стыда Атанасиос схватил девушку за запястье.

— Даже не поблагодаришь?

Наконец она посмотрела на него, но так, как будто вообще непонимала, кто перед ней. Весь ее облик демонстрировал безразличное презрение.

Если Вильяма подобное поведение не сильно удивило, Тане ажзатрясло от нанесенного ему оскорбления.

— Кажется, ты забыла... — сквозь зубы начал он, но онабесчувственно оборвала:

— Я ничего не забываю. — Широко распахнутые черные глазасмотрели точно сквозь Атанасиоса, а на губах по-прежнему играла кроткая иоттого, явно, безумная улыбка. Этой девушке кроткость не была присуща никогда.

Она едва заметно кивнула Вильяму.

— И ты тут... ну да, ну да, наш главный заводчик тряпичныхкукол — никчемная тень Лайонела. — Ее смех в установившейся тишине залапрозвучал сухо и отрывисто.

А затем она круто развернулась и зашагала к своей цели,более не останавливаясь.

Катя вернула недопитый бокал крови Бриану, не чувствуя себяспособной держать что-то в руках. Пальцы дрожали, и она прижала руки к бедрам,чтобы никто не заметил ее состояния.

В мраморном розовом зале с колоннами, увитыми ароматнымибелыми и розовыми цветами, установилась такая тишина, что девушке казалось,музыка у нее в голове грохочет на всю вселенную. Вихрь сороковой симфонииМоцарта звучал настолько величественно и триумфально, точно в эти самые секундыторжествовала сама Справедливость.

Девушка неотрывно следила за приближением хозяйки дома и скаждом шагом той все отчетливее понимала: справедливость — она не такая,справедливость не может обладать столь страшной красотой, она не носит такихбеспощадно острых шпилек и не смотрит глазами цвета бездны, пронизывающе и жестоко.Нет, справедливость — другая, Моцарт просто не понимает.

И вот прекрасная златовласка, подобно бесстрашному воину,заключенная в кольчугу, остановилась всего в паре шагов.

— Не устаем поражаться! — с привычным дружелюбием воскликнулБриан, восхищенно оглядывая ее.

Анжелика не удостоила его взглядом, она неотрывно смотрелана Катю, отчего та чувствовала себя маленьким дрожащим зайцем под смертоноснойлапой лисы.

— Моя дорогая, — неожиданно мягко заговорила хозяйка, вчерных стеклянных глазах промелькнула зловещая искорка. У Кати перехватилодыхание, она ощущала звериную силу, исходящую от Анжелики так же явно, какчувствовала когда-то силу Лайонела, а потом мощь Цимаон Ницхи. От изменений,произошедших с первой красавицей города, наэлектризовался воздух, вот-вот,казалось, заискрит.

— Вижу, тебя можно поздравить! — вновь попытался оттянуть насебя внимание Джонсон, но у него не вышло, Анжелика смотрела только на Катю и,видимо, вознамерилась говорить лишь с ней.

— Помню тебя несколькими месяцами ранее, — промурлыкала та,растягивая слова, — Ох и какой же нелепой ты мне показалась в своем зеленомплатьице. А ведь я сперва приняла тебя за рождественскую индейку к нашемустолу. Подумать только, одна ошибка, а чем все обернулось! Как опрометчиво былос моей стороны спустить тебе бесстыдные заигрывания с моим мужчиной. Какаяглупая снисходительность к еде. Не-е-ет, такую еду нужно давить сразу и безраздумий!

Катя увидела, как позади Анжелики остановились Тане сВильямом, но отчего-то их присутствие не спасло от дрожи и нарастающего страха.

«Ну и бес, — презрительно думала девушка, — казалось бы,страшный бес и бесстрашный, а на самом деле — заяц бессильный». Она дажеразозлиться толком не могла, до чего внутри все дрожало, как в дребезжащейтелеге, катящей по колдобинам. Очень не хватало сейчас привычного огненногошара, который рождался всякий раз, стоило лишь ощутить легкую досаду.

Анжелика не видела, как приблизился Вильям, но это не мешалоей знать. Не отводя от Кати глаз, она сказала:

— А вот, дорогая, и твой жалкий прихвостень. Как же ловко тыего провела, могу поклясться, он и представить себе не может, что ты позволилаего братцу уже в день знакомства облапать себя.

Катя чувствовала как ее жжет взгляд Вильяма, моляопровергнуть гнусные обвинения хозяйки дома, но девушка не осмеливаласьсмотреть на него. Да и что она могла сказать? Поведать, в какой сумасшедшийвосторг привели ее прикосновения его нахального брата, а потом напугали дополусмерти? Ничего уже было не изменить, и если Анжелика хотела вызвать осуждениеангела, ей это удалось. Вильям больше не ждал оправданий, он смотрел в пол ивыглядел растоптанным.

А златовласая красавица никак не желала успокаиваться, словаслетали с ее прекрасных губ, точно капли яда:

— Лживая и хитрая индейка. Корчила невинность, этакуюхорошую девочку, а сама лицемерно опутывала всех нас своей паутиной лжи...

Катя внимала звонкому, хорошо поставленному голосу, даже непытаясь перебить. И с потрясающей отчетливостью понимала, что если когда-нибудьсмогла бы влюбиться в женщину, то это была бы только она — прекрасная в своейдикой ненависти, безжалостная и с несгибаемой волей к победе.