– Насколько большое?

– Больше двадцати тысяч…

Пушкин согласился: по нынешним временам такое приданое купеческой дочки заслуживает интерес. И спросил разрешения осмотреть рабочий стол мастера каллиграфии. Дружелюбие Цирюльского развеялось. Он прекрасно знал, что полиция не имеет права производить обыск без веской причины, разрешения прокурора или требования судебного следователя. О чем выразился вежливо, но со всей прямотой.

– Сыскная полиция ловит изготовителей фальшивых ассигнаций, – ответил Пушкин. – Господин Дынга подозревается в фальсификации подписи директора государственного казначейства. Мне достаточно осмотреть его стол. Если желаете строго соблюсти закон, через час прибуду с отрядом полиции, типографию закроем дня на два, проведем самый тщательный обыск.

Отдав поклон, Пушкин направился к выходу.

Блеф оказался настолько удачным, что Агата позавидовала бы. Цирюльский кинулся вдогонку, поймал за рукав и самым ласковым образом пригласил в отделение типографии, где готовили мелкую продукцию.

Стол Дынги придвинули к окну, чтобы лучше падал дневной свет. На столешнице, заляпанной старыми пятнами, царил порядок. Чернильница чистая, из медного стаканчика торчат ручки с перышками разной толщины. В отдельной коробочке хранятся наточенные гусиные перья. Наверное, для клиентов, которые не признавали электричества, трамваев, воздухоплавательных шаров и прогресса вообще.

Открыв под столешницей длинный и узкий ящик, Пушкин увидел множество свадебных билетов и визитных карт, оставленных для коллекции. Сверху лежало приглашение на свадьбу. Карточка с золотыми яблоками и бумажными кружевами сообщала:

Карточку Пушкин отложил в сторону и просмотрел другие. Ничего более интересного не нашлось. Зато внизу, под ворохом бумажек, оказалась записка с распоряжением выдать два тюка шерстки с размашистой подписью Федора Козьмича Бабанова.

Ящик был задвинут обратно. Что принесло в душу Цирюльского истинное облегчение. И отряд полиции не потребуется.

– Где проживает господин Дынга?

– На Сретенке, в переулке Печатников, – ответил управляющий. – Неужто Никиту перед свадьбой арестуете? Может, не он подпись подделал?

– Вероятность крайне мала, – ответил Пушкин, думая, справится сам или вызвать подмогу из участка.

* * *

Дворник указал, что Никита-горбун снимает крохотную квартиру на самом верху, можно сказать, под крышей. С утра не выходил, значит, дома: к свадьбе готовится.

Двух городовых Пушкин поставил на черной лестнице, дав приказ: рук беглецу не крутить, в борьбу не вступать, заломать не пытаться, сразу стрелять по ногам. И только по ногам. Если Дынга побежит с черного хода, значит, справился с теми, кто пришел его брать. Дело предстоит иметь с крайне опасным человеком, которому терять нечего. Не зевать, быть готовыми ко всему.

Поднявшись на лестничную площадку третьего этажа, Пушкин раздал задачи. Он позвонит в дверной звонок, представится почтальоном. Как только откроется замок, один городовой дергает дверь на себя, чтобы распахнуть во всю ширь. Другой занимает позицию с револьвером так, чтобы не задеть Пушкина и держать на мушке Дынгу. Чиновник сыска сразу нанесет удар в лицо, но, скорее всего, Дынгу не свалит. В этот момент городовой должен заорать во все горло «Стоять! Полиция!» и пальнуть в потолок. Пока Дынга не очухался, сбить с ног и навалиться. На руки надеть французские браслеты[33]. Действовать быстро. Всего предусмотреть невозможно.

Городовые перекрестились. Первый встал правее Пушкина, выставив револьвер как на стрельбище и держа палец на спусковом крючке. Второй пристроился к двери, чтобы открыть рывком. И взялся за ручку.

– Стой! – шепотом приказал Пушкин.

Он заметил, что между косяком и дверью появилась щель: замок открыт.

– Входим, – чуть слышно приказал он.

Городовой откинул дверь, раздался крик «Стоять! Полиция!» и грохот револьверного выстрела. Пушкин вбежал первым.

Посреди убого обставленной комнаты торчал круглый обеденный стол. Под ним лежало тело горбуна, уткнувшееся лицом в лужу того, что исторг его организм. Нечто похожее на картину последних минут жизни мадемуазель Бутович.

Не замечая, что пачкает ботинки, Пушкин подошел, нагнулся и потрогал шейную вену. Пульса не было, кожа холодная. Дынга был мертв не менее часа.

– Вызывайте пристава, – сказал Пушкин городовым, топтавшимся у порога.

Обойдя лужу, он подошел к столу, застеленному серой, давно не стиранной скатертью. На двух тарелках нарезаны колбаса, ломтики ситного хлеба и соленые огурцы. Вместо водки или вина на столе был фаянсовый кувшинчик пива Хамовнического пивоваренного завода с откидной крышкой, которую держал замочек из гнутой проволоки. Удобно открыть и насыпать в пиво что угодно. Кувшинчик был пуст, выпит до дна. Большие рюмки около тарелок были сухими. Вероятно, Дынга выпил целый кувшинчик, доказывая недюжинную силу своего организма. Поспорил и выиграл смерть в мучениях.

Чуть в стороне от еды лежала удобная свинцовая гирька. Любимое орудие лихих людей: ударить в темном переулке по затылку, забрать кошелек и сгинуть без следа. Рядом с гирькой нашлась сумочка, какую Пушкин видел в руках Агаты. Сумочка была, а банк из нее пропал. Кто-то вычистил.

Напротив тарелок загнутая скатерть обнажила столешницу, на которой лежала половинка чистого листа с перьевой ручкой и чернильница. Рядом оказался листок, густо исписанный женским почерком. Какая-то дама жаловалась на мужа-тирана, что изменяет ей направо и налево, и описывала тяготы своей жизни. Скорее всего, это черновик письма, который принято оставлять в тайниках стола, чтобы не забывать, о чем писала подруге в прошлый раз. Лист выхвачен из середины письма, без адресата и подписи.

Оставив городового стеречь место преступления и передав ему сведения, нужные приставу, Пушкин выбежал на Рождественский бульвар, поймал извозчика и погнал на Якиманку.

Он не знал, получил ли Эфенбах разрешение от прокурора или только собирается. Ждать больше нельзя. В крайнем случае, будет расплачиваться за самовольный поступок.

* * *

Дмитрий Козьмич слово сдержал: в доме отсутствовал. В большой гостиной сидели Астра с Гаей и Авива Капитоновна. Хозяйка была встревожена. Причина тревоги находилась в трех шагах от нее. Вместо цветов и конфект жених прибыл с приставом, помощником пристава и двумя городовыми. Сам же имел вид помятый, к тому же сомнительно попахивал. Словно выбрался из канализации.