Этот день в конце октября очень холоден. Гарри уже несколько часов неподвижно сидит в кресле перед одним из шести каминов в знаменитой кофейной комнате Рэг-клуба. Он размышляет о дочерях: что он скажет им на следующей неделе, когда заберет их у Уотсонов и отвезет домой на Экклестон-сквер. Он мысленно пытается представить свой монолог.

«Мама очень плохо себя вела и уехала». Неубедительно и как-то по-детски.

«Ваша мама больше не имеет права быть мамой». Слишком сухо и официально.

«Лучше считать, что она умерла — для нас умерла». Нет, Нэн и Нелл начнут плакать, а он не выносит их слез.

«Развод означает, что ваша мама должна уехать из дома и жить далеко от вас». На самом деле он не представлял, что станет с Хелен: куда она уедет и что будет делать. Вчера, во время последнего разговора с Бёрдом, Гарри едва не дал слабинку и не предложил ей какое-нибудь содержание, но потом снова взял себя в руки.

«Ваша мать…» А нужно ли им что-то говорить? Неправильно подобранное слово может ранить сильнее, чем молчание. Девочки и сами быстро все поймут. Может, лучше просто заехать за ними в кебе, по дороге занимая их разговором о подаренном зоотропе, и совсем не упоминать об отсутствующей матери, ни в этот день, ни потом.

Вошли два члена клуба и заняли столик позади него; он не узнал их по голосам. Его внимание привлекало слово «кочерга».

— В ночной рубашке, да еще с кочергой наготове, — сказал один. — Он и сам словно из пословицы.[69]

— Ну, видимо, боялся, что леди замерзнут, если он не поворошит у них дрова, — с усмешкой заметил второй. — Хотя этот шут гороховый все время пропадал в море, так что они обходились и без его забот.

— Еще бы! Им и без него было достаточно тепло в постели!

Гарри стиснул кулаки.

— Эта ее приятельница, должно быть, сильна не только головой, если сумела отбить жену у такого верзилы, хотя и принимала «лекарство»! — захохотал первый. — Куда до нее адмиралу… О да, благодарю вас, три кусочка сахара.

«Не обращай внимания», — приказал себе Гарри. Он не в силах запретить людям чесать языки. Он стал тем, что управляющие крупными фирмами называют «притчей во языцех».

Как только официант удалился, снова прозвучал первый насмешливый голос:

— На мой взгляд, этот старый хрыч иного и не заслуживал.

— Ты это серьезно?

— Конечно. Судя по всему, он еще до того, как его жена стала блудить, был не очень-то строгим мужем.

— Да ты же слышал, как нагло она себя вела! — возразил второй.

— А он не должен был этого терпеть, судья так и сказал. Если бы он держал ее в руках, она утихомирилась бы, умерила свою страсть, занялась бы домом и детьми.

«Что я наделал?» — с ужасом спрашивал себя Гарри. В унылой и тесной каморке Бёрда мстительная миссис Уотсон высказала самое грязное предположение насчет отношений между Хелен и Фидо, а он, дурак, согласился, чтобы об этом говорилось во всеуслышание, и теперь публика воспринимает все это как святую истину! Вот уж действительно, пусти козла в огород!

— Гм, — глубокомысленно мычал второй, будто они обсуждали сооружение канализационной сети или права ирландцев. — Но судя по тому, что говорилось в суде насчет ее потребностей, они у нее превосходят обычные.

— Не это главное. Моя жена тоже довольно пылкая по натуре, но даже если я оставляю ее в разочарованном состоянии, она не пустится во все тяжкие.

Больше Гарри не мог этого выносить. Он встал так резко, что опрокинул стул, и, нависая над приятелями, грозно спросил:

— Сэр, вы меня узнаете? А вы?

У одного вид смущенный, у другого брезгливый.

Один, заикаясь, произнес:

— Не думаю, что я имел честь…

— Меня зовут Генри Джон Кодрингтон, — прогремел адмирал. «И я любил свою жену, как мог, и не был с нею жестоким, а она не была ненормальной!» — готов он закричать. — Не знаю вашего имени, но с уверенностью могу сказать, что вы не джентльмен.

— Оставьте, адмирал…

— Все в порядке? — Рядом с Гарри возник швейцар.

Гарри не обратил на него внимания.

— Это возмутительно! Вы смеете пачкать имя леди, которую никогда не видели… — В голове у него мутится. Как может он защищать имя Хелен, когда на то, чтобы обесчестить ее, потратил тысячи фунтов и опозорил старинный и почтенный род Кодрингтонов?

Один из приятелей выжал слабую усмешку.

— Мы только повторяем то, что пишут в газетах.

— Жалкое объяснение!

Швейцар положил руку на локоть Гарри.

— Успокойтесь, адмирал. В клубе не полагается устраивать ссоры.

— Во времена наших отцов, — гремел Гарри, указывая пальцем на их испуганные лица, — я бы вышвырнул вас отсюда. Я схватил бы вас за горло и отколошматил тростью, как последних подлецов!

— Право, адмирал, никаких ссор в клубе, — повторял швейцар, уводя его прочь.

Встань! И если держит прошлое тебя,

Забудь и радости, и горести его:

Ведь хуже нет напрасных сожалений!

Каким бы ни было оно — оно мертво.

Так вырвись без оглядки из призрачных цепей,

Усвоив лишь его уроки для той борьбы святой,

Что ты ведешь Сегодня!

Аделаида Проктор.

Сейчас (1864)

«NB. Поскольку искательницы работы нередко направляли свои заявления в типографию „Виктория-пресс“, ошибочно полагая, что ее владелица мисс Э. Фейтфул представляет Общество содействия трудоустройству женщин и что именно к ней и нужно обращаться в подобных ситуациях, полагаем, здесь будет уместно разъяснить истинное положение вещей.

Одно время Общество рассматривало возможность организации типографии, где работали бы женщины, но пришло к заключению, что таковое предприятие будет более успешным как частное предприятие; потому мисс Фейтфул и взяла на себя осуществление данного проекта. Общество считает необходимым заявить, что оно не связано с издательством „Виктория-пресс“ ни юридически, ни организационно. За последние четыре года мисс Фейтфул не принимала никакого участия в деятельности Общества содействия трудоустройству женщин, а также в „Журнале английской женщины“, а потому предназначенную ей корреспонденцию не следует направлять в Общество по адресу Лэнгхэм-Плейс, 19.

Выражаем надежду, что после данного разъяснения вопрос можно будет считать закрытым»