год до этого события. Так, еще в конце сентября 1969 года в Нью-Йорке между В. Брандтом и А. А. Громыко состоялись первые консультации по практическим вопросам двусторонних отношений. Затем в середине октября, когда в бундестаге дебатировалось правительственное заявление СДПГ/СвДП, новый министр иностранных дел ФРГ В. Шеель и советский посол в Бонне Семен Константинович Царапкин договорились о возобновлении переговоров об отказе от применения силы. Но самое главное состояло в том, что параллельно с официальными контактами в конце того же года начался неофициальный диалог по каналу секретной связи, который был создан советской стороной по прямому указанию Ю. В. Андропова. Главными переговорщиками по этому каналу стали В. Брандт и Л. И. Брежнев, а его модераторами — государственный секретарь канцелярии федерального канцлера ФРГ Эгон Бар и полковник КГБ Вячеслав Ервандович Кеворков, принимавший самое активное участие в его создании[692].

Чуть позже, в самом конце января 1970 года, в Москве начался целый раунд переговоров Э. Бара с министром иностранных дел А. А. Громыко, который продолжался почти 4 месяца, вплоть до конца мая 1970 года. Кроме того, тогда же в Варшаве статс-секретарь германского МИДа Георг Фердинанд Дуквиц приступил к переговорам с главой польского МИДа Стефаном Ендриховским, а в самом Бонне начались первые раунды четырехсторонних переговоров по вопросу об урегулировании положения вокруг Западного Берлина.

Между тем в апреле 1970 года В. Брандт отправился с официальным визитом в Вашингтон, где обсудил с президентом Р. Никсоном программу улучшения отношений ФРГ со всеми странами социалистического блока, прежде всего с Советским Союзом, Польшей и Чехословакией. В основу этой программы была положена идея признания существующих реальностей, прежде всего новых «восточных границ» ФРГ и самой ГДР. Американская Администрация, прежде всего президентский советник по нацбезопасности Генри Киссинджер, поначалу с опаской отнеслась к новой «восточной политике» В. Брандта. Он полагал, что этот политический курс станет «модернизированным и довольно эффективным вариантом старой политики “германского воссоединения”, в ходе которой германо-германское сближение может в отдаленном будущем стать базой для «националистической и нейтралистской программы» единой Германии. Однако в ходе прошедших переговоров Р. Никсон и Г. Киссинджер дали добро на реализацию «восточной политики» В. Брандта, но при условии, что улучшение отношений со странами социалистического блока не подорвет сотрудничества ФРГ с НАТО. Однако данное предостережение в принципе было излишним, поскольку, в отличие от французского президента, В. Брандт был убежденным «атлантистом» и в его планы отнюдь не входил отход от военного союза с НАТО и США[693].

Между тем в конце мая 1970 года по итогам переговоров А. А. Громыко и Э. Бара на свет появился «документ Бара», в котором ФРГ взяла на себя обязательство «в настоящем и будущем уважать нерушимость границ» всех европейских государств, включая границу по Одеру и Нейсе и границу между ФРГ и ГДР, а также не выдвигать территориальных претензий какой-либо стране вообще. Со своей же стороны Советский Союз отказался от своих прав на военное вторжение, вытекавших из положения Устава ООН о «вражеском государстве».

Последним решительным шагом на пути к подписанию Московского договора стали довольно жесткие переговоры А. А. Громыко и В. Шееля, прошедшие в Москве 17 июля — 7 августа 1970 года. При всей своей сложности они завершились приемлемым для обеих сторон результатом, что создало необходимые условия для официального визита В. Брандта в Москву. Однако, как позднее уверял Ю. А. Квицинский, бывший в ту пору вторым секретарем 3-го Европейского (германского) отдела МИДа, в ходе 15 переговорных раундов А. А. Громыко, «как мог, бился против любых двусмысленностей Московского договора». Но в конце концов под сильным давлением Кремля ему пришлось «пропустить» эти двусмысленности, поскольку в окружении генсека не раз с раздражением говорили, что «своим упрямством министр все может испортить»[694].

11 августа 1970 года канцлер В. Брандт во главе большой правительственной делегации прибыл с официальным визитом в Москву. А уже 12 августа в Екатерининском зале Московского Кремля в присутствии Л. И. Брежнева и всех членов Политбюро ЦК А. Н. Косыгин, А. А. Громыко, В. Брандт и В. Шеель подписали исторический Московский договор, состоящий всего из 5 статей[695]. В соответствии с принципами Устава ООН обе стороны данного договора обязались решать все спорные вопросы исключительно мирными средствами, воздерживаться от применения силы или угрозы ее применения, признали нерушимыми сейчас и в будущем границы всех европейских государств, как они проходили на день подписания договора, в том числе по линии Одер — Нейсе, которая являлась западной границей ПНР, и границу между ФРГ и ГДР, отказались от каких-либо территориальных претензий к кому бы то ни было в настоящем и будущем, в том числе на все бывшие германские земли, перешедшие после окончания войны к СССР и Польше, и т. д. Кстати сказать, подписание этого договора «обмывали» не только на официальном приеме в Грановитой палате Московского Кремля, но и в ресторане «Седьмое небо» на Останкинской телебашне, куда В. Брандта пригласил сам А. Н. Косыгин.

Как позднее вспоминал брежневский помощник А. М. Александров-Агентов, генсек придавал особое значение этому договору и очень переживал, когда в мае 1972 года во время его ратификации в германском бундестаге фракция ХДС/ХСС подняла целую бучу, громогласно обвиняя В. Брандта и В. Шееле в измене национальным интересам[696]. Но все, к счастью, утряслось, и 3 июня 1972 года после обмена ратификационными грамотами Московский договор вступил в законную силу.

Дальнейшие шаги по развитию советско-германских отношений нашли свое отражение в отдельном документе, который тоже был подписан в Москве, — «Договоренности о намерениях сторон», — где правительство ФРГ заявило о своей готовности нормализовать отношения с ГДР на твердой договорной базе и строить свои отношения с ней «на основе полного равноправия, отсутствия дискриминации и уважения ее независимости и самостоятельности». Здесь же было заявлено о намерении принять все меры по вступлению двух германских государств в ООН, а также о желании боннского правительства урегулировать с ЧССР все вопросы, связанные с признанием «ничтожности» Мюнхенского договора. Наконец, в этом соглашении было зафиксировано взаимопонимание относительно того, что Московский договор и аналогичные договоры ФРГ с ГДР, ПНР и ЧССР представляют собой единое целое и создают реальную базу для подготовки и успешного проведения Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.

Кстати, как подметили некоторые авторы (Н. В. Павлов, А. А. Новиков), подписание московских документов немецкая делегация сопроводила «Письмом о единстве германской нации», считая его неотъемлемой составной частью московских соглашений[697]. Однако советские дипломаты и ученые, считавшие, что данное «Письмо» В. Шееля на имя А. А. Громыко, где речь шла о том, что Московский договор никак не противоречит «достижению единства немецкой нации мирным путем», не является международно-правовым актом, а значит, не может быть источником прав и обязательств сторон, долгие годы его не афишировали. Но именно это обстоятельство,