и думали, что им за это заплатят! Теперь-то мы нашли кой-кого получше…

Девочка взглянула на Прин, думая, верно, что та тоже ведра с водой или нечистотами будет носить.

Из-за ограждения кто-то запустил в госпожу Кейн комком грязи или чего-то похуже. Метатель спешил скрыться в толпе, вокруг смеялись.

Госпожа с гримасой отвращения отряхнула юбку и пошла дальше.

– Боюсь, что это одна из неизбежностей жизни за стенами моего сада. Вот почему я недолюбливаю Освободителя.

– Это был один из его людей?

– Сомневаюсь. Скорей какой-нибудь бедолага, вынужденный содержать свою матушку, трех незамужних сестер, жену и целый выводок детворы – мы, верно, не взяли его на работу или уволили за то, что ленился. А может быть, озорник наподобие нашей Ини, отродье аристократа – у него-то никаких забот нет, он попросту находит это забавным. К несчастью, все больше этих людей, в том числе и те, кто грязью швыряется, думают, что Освободитель пришел ради них.

– Но я думала… – Прин снова запуталась, как утром в саду, – я думала, что он освобождает рабов.

– Рабы – это люди, не получающие платы за свой труд, а там толпятся те, кто и не работает, и платы не получает. Сходство налицо, вот они и вообразили себе невесть что. Если и Освободитель придет к такому же заблуждению, придется мне заплатить очередному фанатику полных двенадцать и шесть монет. – Госпожа Кейн задумалась и заговорила вдруг совсем о другом. – Бирюза не понимает одного – возможно, ей мешает должность моей секретарши или моя к ней любовь; только за это, ни за что больше, я виню себя по отношению к ней. Не понимает, что с возрастом ты все больше зависишь от общества, в котором живешь, и все меньше – от близких тебе людей. Того, кто не поймет этого в молодости, в старости ждет много горя. Понимать не значит умалять свои чувства к любовнику или другу – это значит лишь признать печальную, известную многим истину. Общество может с грехом пополам заменить близкие отношения, зато отношения быстро портятся, если общество их не поддерживает. Не будем больше об этом, но вот что я тебе скажу, моя девочка. – Госпожа больше не улыбалась, глядя на Прин. – Если я заключила сделку с тем преступником на Черном проспекте не только из праздного любопытства – а ты достаточно взрослая, чтобы знать, что любопытство никогда не бывает праздным, – то это сделано лишь для защиты общества. А оно для меня – и тот, кто кидался грязью, и ты, и все, кто носит мои красные шарфы, и Дикая Ини, и Бирюза, и весь наш город… страна, которой я дарю этот рынок, и мои соседи в Саллезе, которых я ни за что бы не пригласила на ужин в узком кругу с вышеупомянутыми людьми, ибо это ни к чему хорошему не привело бы и сделало бы само понятие общества нелепым и даже варварским.

Перед ними хлопнулся еще один комок грязи. За изгородью, похоже, началась свалка.

– А что думает про общество он? Освободитель? – спросила Прин.

– Освободитель, госпожа Кейн? – Высокий, плечистый человек, шедший впереди, обернулся к ним. Глаза у него были зеленые, как у Горжика – может, под красным шарфом он прячет ошейник?

Однако шрама на лице у него нет, и груз своих сорока с лишним лет он несет легче Горжика.

– Я смотрю, эти псы никак не уймутся, – сказал он и крикнул в сторону изгороди: – Эй вы, имейте уважение к госпоже Кейн, одной из столпов нашего города! Уверяю вас, госпожа, нам на этой стороне Освободитель не нужен.

– Здравствуй, Эрги, – сказала дама. – Рада видеть, что мой лучший десятник при деле. Видишь ли, Прин, моим рабочим Освободитель не по душе как раз потому, что они разделяют ошибку тех, что за изгородью.

– Да, мы не хотим, чтобы этот сброд лишил нас работы, – подтвердил Эрги. – Если Освободитель печется о безработных, зачем он нам, работящим людям? Эй вы, – снова заорал он, вскинув кулак, – не там подмости городите! Тащите их вон туда! Силы-то им не занимать, госпожа, а вот чтоб две мысли связать, это нет. Это кто ж, ваша новая секретарша?

– Может быть, – ответила слегка удивленная дама. – Я еще не решила, нужна ли мне еще одна помощница, но она девушка грамотная…

– Поумней меня, стало быть! – засмеялся десятник.

– …И слушать умеет, и размышляет над тем, что услышала. – Темное сухое лицо госпожи Кейн снова озарилось улыбкой. – Надо будет подумать.

– А насчет Освободителя вы не тревожьтесь, он нам тут ни к чему! Эй ты, а ну положи на место…

– Возможно, но я хочу поведать тебе еще кое-что, – продолжала госпожа Кейн, – столь же простое и интересное…

– Прошу прощения, – сказал Эрги и помчался что-то улаживать.

– Если человек, не работающий и не получающий платы, считает себя рабом, то человек, получающий за работу ничтожную плату, тоже может так думать. И это – я не заблуждаюсь на сей счет, девочка – относится ко всем, кто работает по эту сторону изгороди.

За будущей рыночной площадью, где пока только гравий лежал да вихрилась пыль, начинался другой участок, еще больше прежнего, и трудилось на нем куда больше народу, чем там. Здесь-то и распоряжался Эрги. Подмости уже поставили кое-где, но в основном рабочие, совсем голые (Прин сообразила уже, что красные шарфы носят только десятники), копали ямы в человеческий рост и глубже.

– А здесь что же строят? – спросила Прин.

– Здесь будут склады, конторы, бараки для служителей рынка… Всё, что может понадобиться для успешной торговли. Вот эти постройки и будут моими. Я буду распределять их, сдавать внаем. При всем моем пренебрежении к Старому Рынку я изучила его не менее тщательно, чем любой житель Колхари – и поняла, отчего он остается все в тех же границах. Мой, Новый, должен расти, чтобы я получала от него хороший доход.

Прин снова подумала о рынке как о карте страны – а эти строящиеся дома, стало быть, карта самого рынка. Заполнившись, они будут управлять им столь же уверенно, как госпожа Кейн управляет своими подчиненными в красных шарфах.

Госпожу узнавали многие, а она, похоже, знала по имени всех и каждого.

– Доброе утро, Тиркин. Ты так лихо орудуешь лопатой, Оргет – смотри, как бы не продырявилась!

Оргет, смеясь, удвоил усилия.

Из котлована по приставной лестнице поднималась молодая женщина, неся за веревочные дужки два полных ведра с нечистотами. Моча выплескивалась из них через край.

Наверху, у лестницы, дожидалась другая с двумя