В комнату врывается герцогиня д’Антен – легкий мотылек розового цвета.

– Я заглянула поцеловать в щечку, милая моя, всего лишь на минутку. Я пообещала Рошфуко встретиться с ним до службы. – Она быстро целует меня, берет ломтик ананаса. – Бог мой! – восклицает она и выпархивает из комнаты.

Купец из Парижа показывает чертеж часов, которые я заказала для Людовика. Король обожает часы – интерес, который почти граничит с манией: время неумолимо движется вперед… к смерти. Дизайн мне нравится, но не следует быть слишком великодушной.

– Здесь что-то более замысловатое. – Я указываю на верхнюю часть рисунка. – Простовато. Больше… больше всего.

– Да, мадам.

Больше всего.

Диана дразнит булочкой мою маленькую борзую – подарок графа де Матиньона. Грациозная собака лает от удовольствия.

– Она просто восхитительна, Марианна, просто восхитительна. Лучше кошек! Я тоже хочу собаку. Как ты ее назвала?

– Мари-Одри.

Диана нервно хихикает:

– Это же не в честь маркизы де Пракомталь, нет?

– Тсс, – отвечаю я, озорно улыбаясь. Может быть, и так. Но некоторым женщинам нужно преподать урок: нельзя заказывать такие же домашние тапочки лимонного цвета с модными, завернутыми вверх носками и ожидать, что тебе это сойдет с рук.

В комнату входит Ришелье в белоснежном сюртуке, отделанном рубиновой парчой. Испанский посол уходит, пути этих двоих пересекаются, они раскланиваются друг перед другом. Даж заканчивает укладывать мне волосы горячими щипцами, чтобы сделать пряди более шелковистыми. Сейчас он берет маленькие пряди, накручивает их, прикалывает к голове и закрепляет каждую шелковой бабочкой. Я качаю головой, и бабочки трепещут на воображаемом ветру. Идеально.

В конце концов ручей просителей и всякой челяди иссякает, мы остаемся с Ришелье наедине. Он самый важный союзник, ему все и всегда ведомо, у него повсюду есть шпионы. Я уже пару дней его не видела, поэтому уверена, что ему есть что мне порассказать.

– Какие новости, мой дорогой друг?

Ришелье присаживается и берет ломтик ананаса.

– М-м-м, как вкусно! Слышал, что этот доставили прямо с острова Мартиника, специально для вас. – Он грациозно вытирает рот красным носовым платком в тон парчи на сюртуке и улыбается мне. – Маркиз де Тибувиль… Минувшей ночью его застали в Париже в игорном доме с дворецким семейства Ноай.

Как интересно! Никогда бы не подумала… Маркиз всегда слишком броско одевался и вызывающе себя вел, особенно когда ставили нашу пьесу, но здесь, в Версале, все ведут себя как напыщенные павлины.

Мрачные тона предыдущего короля навсегда стерты пастельной роскошью.

– И где он сейчас?

– В своем парижском особняке.

Ришелье пристально смотрит на меня. У меня мозг кипит, пока я пытаюсь вспомнить, что мне известно о Тибувиле и его семейных связях. Но понимаю, что ничего. Мне следовало бы уделять больше внимания школьным урокам, посвященным генеалогии. Кто же мог знать, что тетушка и Гортензия окажутся правы?

– И что вы предлагаете? – интересуюсь я, осторожно втирая белый крем в лицо. Он чуть-чуть пахнет яйцами и абрикосами.

Ришелье берет еще один ломтик ананаса.

– Пока ничего. Оставим эти сведения до того момента, когда их можно будет использовать. Разумеется, если это опять случится, нужно будет сообщить королю, – и маркиза ждет Бастилия.

Я киваю. Я многому научилась у Ришелье и хорошо усвоила его урок о важности информации. Ничего, даже жемчужное колье, которое Людовик подарил мне в прошлом году, не может быть ценнее информации. Ришелье премьер-министром не назначили: Людовик непреклонен и хочет править один. Это довольно странно, но хорошо уже то, что место первого камергера обеспечивает Ришелье доступ к ушам Людовика. Между нами говоря, король никогда не бывает один. Никогда.

– Что еще?

Ришелье машет руками:

– И куплеты, конечно.

– Давайте послушаем.

Он достает из кармана мятую бумажку с памфлетом.

– Этот ходит от Бастилии до Сен-Дени. Марвиль столько времени тратит, чтобы найти автора. Но мы до него доберемся.

Марвиль – генерал-лейтенант парижской полиции. Я подозреваю, что эти куплетики – дело рук Морпа, но доказательств у меня нет. Ришелье читает:

Я беру листок и еще раз перечитываю строчки. Одна почти забыта. Да, все смирились с тем, что время Луизы прошло. Полина точно уже превратилась в прах, слава Богу. А Диана, да, можно сказать, что она на коне, хотя я не уверена, куда она направляется. Но… четвертая ждет своего часа, чтобы уступить место пятой?

Гортензия – четвертая из сестер, я – пятая.

– Этот куплет не имеет никакого смысла. Совсем никакого. – Я хмурюсь. – Тут намекают, что Гортензия ждет своего часа, чтобы уступить место мне? Но она же не с королем. Рядом с королем – я! Какая-то бессмыслица! – Голос мой звучит чуть выше, и бабочки у меня в волосах сочувственно трепещут.

– Я редко видел вас такой встревоженной, Марианна. Даже тот непристойный куплет, который появился на минувшей неделе, не вызвал такую ярость.

Я пытаюсь улыбаться, но чувствую дрожь во всем теле. Смотрю на себя в зеркало и круговыми движениями втираю румяна в щеки, изо всех сил стараясь, чтобы у меня не дрожали пальцы. Ришелье смотрит на меня с изумлением. Я привыкла к его снисходительности – только ему это дозволено.

Гортензия – мое слабое место. Мне плевать на этих маленьких потаскушек, которых иногда навещает Луиза; плевать на эту красавицу – малышку Матильду де Канаси, которая сейчас замужем за графом де Форкалькье с ее молодостью и ангельским личиком; мне плевать даже на чаровницу из парижской буржуазии, о которой все только и говорят. Нет, мне, конечно, есть до нее дело, но не такое большое, как до Гортензии.

Я слежу за тем, как Гортензия посещает службу: один раз – это обязательный минимум (Господа необходимо ублажать), но дважды в день и больше – это указывает на истинную набожность. Обычно Гортензия ходит в церковь дважды в день, но в последнее время бывали дни, когда она посещала храм только один раз. Пока она остается такой же набожной, мне ничего не грозит. Если нет… если нет… Меня тут же осеняет: Гортензия опять должна забеременеть. И побыстрее.

– Почему бы нам не отозвать ее супруга, Флавакура, с фронта? Подыскать для него министерство или секретариат? Когда Флавакур далеко, он бесполезен для нас. Он нужен Гортензии здесь. И нам тоже.