Зв него ответила Синица, бросив короткую фразу. Певчий и Шакал обернулись и увидели, что она с решительным видом смотрит на них.

– Псовое ущелье, – перевел Певчий.

Шакал фыркнул.

– Пойдешь туда, Печный, и не только мне будет грозить опасность быть нашпигованным стрелами.

– Но у тебя нет времени об этом переживать.

Он был прав.

Шакал похлопал старого трикрата по плечу.

– Живи в седле.

– Умри на свине.

Ответ Певчего прозвучал зловеще, будто совет на будущее.

Повесив тренчало, Шакал ринулся через арку и прорвался сквозь висячий мох. Затем нашел Очажка и оказался в седле прежде, чем понял, что даже не бросил прощального взгляда на Синицу. Она сделала то, что должна была, чтобы спасти не только себя, но и других. Теперь же Шакалу предстояло сделать то же самое.

Ориентируясь по звездам, он направился строго на север. Когда мог, ехал верхом, когда почва становилась слишком болотистой – выбирался из седла и шел рядом с Очажком. И верхом, и пешком Шакал спешил, изнуряя себя и двигаясь так быстро, как только позволяла Дева. И все равно – бо́льшая часть ночи ушла на то, чтобы преодолеть этот сырой край.

Шакал не мог позволить себе передышки. Зная, что, достигнув твердой земли, Очажок захочет перейти на бег, он забрался в седло и поскакал что было мочи. Вскоре прямо перед ними взошло солнце и ослепило объявлением их неудачи. День предстоял длинный, жаркий и исключавший задуманное. И все же неумолимый свет их щадил. Шакал не видел трудных лиг впереди, – лиг, которые станут длиннее по мере того, как силы полуорка и свина начнут истощаться. Но расстояние не знало усталости. Эта земля просто своим существованием не давала им себя одолеть.

Но Шакал ткнул Очажка пятками.

Меситель, должно быть, сильно их опережал – болото едва ли его задерживало. Если Шакал хотел наверстать его, то только взметая пыль и камни раздвоенными копытами его сильного свина. Очажок был варваром из варваров, но даже его звериной выносливости был предел. После двух переходов через топь он был далеко не свеж, хотя и не изнурен.

Пока.

Шакал гнал его до берега ручья, вероятно, притока Алундры. Здесь он остановился, чтобы напоить Очажка. На востоке все еще тянулся яркий вал утра. Туда и лежала дорога. Чтобы не продвигаться вслепую, Шакал решил на время остановиться. Они выждут, пока наступит день и горизонт перестанет пылать, а пока позволят себе столь необходимый обоим отдых. Вот только Меситель уйдет еще дальше.

Шакал двинул вперед.

Он ехал усталый, с ноющей головой, щурясь под солнечными копьями. Очажок мчался на север, уклоняясь от ослепляющего света, и Шакалу приходилось постоянно браться за свинодерги и его направлять. Зная, что Очажок устал, ездок внимательно прислушивался к дыханию зверя и радовался, что не слышит кровавого харканья.

Пока.

День швырнул солнце выше в небо и укрыл их глаза от жгучего пламени, но теперь оно впивалось им в кожу. Обливаясь потом, чувствуя боль в бедрах, прижатых к скачущему туловищу злобного борова, Шакал продвигался вперед, надеясь увидеть слияние Люсии и Алундры. Его целью, далекой и опасной, было Горнило. Шакал старался не думать о ней, опасаясь, что сама мысль об этом лишит его последних сил. Поэтому он смотрел на реку, бежавшую по левую сторону, мечтая увидеть, как воды ее старшей сестры отразят слепящий свет.

Настал полдень, но слияния рек не было видно. Очажок уже дважды отказывался слушаться и сворачивал к реке. Шакалу пришлось приложить всю силу рук и голоса, чтобы заставить варвара подчиниться. Чувствуя, как в нем вскипает гнев, Шакал сгоряча ткнул свина, чтобы тот помчался галопом. Нужно, чтобы Очажок ехал дальше. Нужно было увидеть долбаное слияние рек!

Солнечные блики застилали глаза, под копытами взметалась пыль. Он сильно щурился, глядя на белые вспышки, пляшущие на границе зрения, пока они не сменились темными перемежающимися пятнами. Когда они превратились в месиво, Шакал приказал Очажку гнать за ними, хотя и понимал, что преследует лишь иллюзию, созданную обожженным зрением. Кровь пульсировала в его барабанных перепонках, заглушая звуки хриплого дыхания свина. И тогда-то бешеное биение его собственного сердца заглушил рев. Рев воды.

Впереди, резвясь в соитии пенистых потоков, соединялись реки.

Очажок инстинктивно повернул у слияния, вновь затопав на восток, пока не достиг брода. Они преодолели реку и, промокшие, помчались по равнинам, начинавшимися у берега. Фыркая наперекор усталости, варвар несся по пустошам, бороздя землю копытами. Свин был весь разгорячен. Обычно ездоки боялись так загонять своих зверей, но не Шакал. Он знал Очажка, чувствовал напряжение в его пульсирующих ногах. И в них еще оставались силы.

Мили летели одна за другой, но земля сопротивлялась, обдавая Шакала пылью в пересохшее горло. Он кашлял и задыхался, матерился и жевал песок. Ноги вопили от облегчения, когда он низко наклонялся в седле, занимая идеальное положение для того, чтобы развивать максимальную скорость. Пот и растрепавшиеся пряди волос обжигали ему глаза, и каждый мускул скручивали непрекращающиеся судороги. Солнце начало клониться к закату, но свин бежал и бежал, сам уподобившись демону, которого преследовал.

Шакал уже давно должен был остановиться, давно должен был выпасть из седла, но он скакал и скакал. Очажок должен был упасть, но терпел, жаждал достичь горизонта. Свин и ездок варились в котле Уль-вундуласа, но не поддавались. Жар охватывал их и переполнял лихорадочным беспамятством неукротимой воли.

Спустились сумерки, и впереди, как ни удивительно, возник страшный силуэт.

Там, на фоне темнеющего горизонта, над мрачным бугром поднимался острый выступ.

Пока Очажок мчался к дому, Шакалом овладело навязчивое беспокойство. Поверх угасающего закатного румянца ночь наступала отвратительным синяком, пурпурным с болезненно-зеленым оттенком. А когда луна вышла из-за пелены облаков, перед его глазами, озаренный бледным светом, вспыхнул старый полумесяц. У Шакала по спине побежали мурашки, и он беспокойно посмотрел вперед.

Тень Горнила более не казалась знакомой. Печь казалась слишком приземистой, стены – слишком пологими. Окрестные земли не были заняты виноградниками и оливковыми рощами – это была бесплодная равнина, где ютился целый улей низких хижин.

И Шакал понял, куда прискакал на самом деле.

Перед ним высились холм и башня Стравы, безропотные под грозным светом Предательской луны.

Всадники-уньяры, суетившиеся вокруг холма, были так заняты приготовлениями, что не обратили на Шакала особого внимания, когда он медленно въехал в деревню. Женщины спокойно загоняли детей в сырые подвалы под хижинами и заносили туда всякую всячину. Стен у Стравы не было – только гниющий холм и разрушенная башня, которые не защищали ее. Полурослики прятались внутри, но у людей для защиты оставались только луки их всадников. Земляные норы не спасли бы от кентавров, если всадники не сумели бы отбиться.