– С человеком в шлеме непременно нужно поговорить! – согласился Улав. – Такие люди не часто встречаются. Где он?

Гордые добычей, Торфред и Вестар провели его к своей «золотой рыбе». Их пленник, с подшлемником на голове вместо шапки, по-прежнему со связанными руками, сидел на санях. Порты и обувь у огня уже наполовину просохли, но тем не менее он мерз и слегка дрожал.

Подъехав ближе, Улав конунг внимательно осмотрел необычного пленника. Снятый шлем лежал рядом – хороший шлем хазарской работы, как и кольчуга, видная из-под кожуха. Кроме хазарского меча, у него нашелся еще топор за поясом и ударный нож – едва взглянув на них, Улав узнал привычную ему варяжскую работу.

– Да ты никак из руси? – по-славянски спросил он, вглядевшись в лицо. – Я – Улав конунг из Сюрнеса. Ты понимаешь меня?

– Возможно, что и так, – без боязни ответил пленник.

– Как твое имя?

– Не имею желания с тобой знакомиться. – Сквозь деланную невозмутимость прорвалась досада.

Улав смерил его взглядом, но решил, что это человек упрямый, но тратить на него время сейчас не стоит.

– Торфред, смотрите за ним, – велел он. – И поехали.

До сумерек оставалось уже недолго, и в Волоцк они могли успеть только ночью.

* * *

Из-за Русака Медведь разрешил Кожану и Крякве провести еще одну ночь в Волоцке – раненого нужно было устроить в тепле и кому-то при нем побыть. Остальные ушли ночевать в лес у длинных костров, как делали во время зимних ловов.

– Что-то наш Кожан в городе загостился, – поддевал его Рысь. – Может, он больше не хочет быть вилькаем, а хочет жить дома, возле мамкиной прялки?

– Да уж дома-то получше будет! Веришь, моя мать ни разу не наносила мне таких ран своим веретеном! – ухмыльнулся Кожан и показал перевязанную шею.

«А твой язык для этого и подавно слишком мягкий!» – добавил он про себя. Еще несколько дней назад он бы сильно огорчился, если бы кто-то из старших стал над ним насмехаться и попрекать склонностью к домашней жизни – таковая склонность среди вилькаев считалась презренной. Но за эти два-три дня Кожан как будто вырос и стал менее чувствителен к насмешкам. Когда твое достоинство могут подтвердить кровавые раны, полученные в бою, задеть тебя словами куда труднее.

Утром пошли есть кашу в обчину.

– Если ты можешь еще задержаться, то мы поговорим с тем пленным, – сказал Кожану Улав. – Может, он скажет что-то любопытное, что и вашим стоит знать.

– А если он вовсе не захочет говорить? – Кожан вспомнил упрямое лицо пленника и злые глаза.

– Тогда мы на него не потратим много времени. Тут поблизости немало подходящих дубов.

Кряква отправился к Русаку с миской каши, а Кожан остался с отцом в обчине. Привели пленника. Всех пленных – буртасов и вятичей – держали в одной клети, при выходе оттуда связывали руки.

– Я вот что подумал, – сказал Улав. – У меня хорошие связи в Бьёрко, где весьма большой рынок рабов. Если у меня появляется лишняя челядь, я отправляю туда. Там за безымянного крепкого мужчину вроде тебя дадут гривну. Но если ты назовешь свое имя и тех людей, кто может дать за тебя выкуп, то я могу выгадать на этом больше. Разрешаю тебе самому решить, что предпочтительнее для тебя.

– Да уж давай поговорим.

За ночь, обдумав свое положение, пленник предпочел сменить гнев на милость. Теперь в его повадке смешались тайная досада и некая снисходительность, заменявшая ему приветливость; отметив это, Улав подумал, что пленник, как видно, привык находиться среди людей ниже себя по положению.

– Ты говорил, ты Улав из Сюрнеса?

– Несомненно, это я. Но не могу похвалиться такой же догадливостью. Если верно то, что между Сюрнесом и Булгаром нет других русов, кроме как на Упе, ты оттуда, но из тамошних людей я никого не знаю по именам.

– Мое имя Хастен, а тамошние вятичи зовут меня Волкиня. Я из Тархан-городца, в этом ты прав.

– Найдутся ли там люди, желающие дать за тебя выкуп?

– Еще как найдутся, – при этом Хастен так усмехнулся, будто хотел этой усмешкой полностью опровергнуть смысл своих слов. – Мы правим там вдвоем: я и мой молодой шурин Ярдар, я женат на его родной сестре, а они оба – дети Ёкуля, прежнего тамошнего воеводы.

– Сидя в таком месте, вы должны быть людьми богатыми. Я думаю, десять гривен твои родичи не посчитают слишком дорого для выкупа?

– Десять гривен у них, несомненно, найдется. Но нам стоит обсудить иное дело.

– Какое же?

– Может, ты велишь развязать меня? Здесь довольно твоих людей, а у меня нет никакого оружия.

Улав конунг кивнул телохранителю, и Хастену развязали руки. Кожан настороженно следил за ним: чутье говорило ему, что доверять этому человеку не следует, и какое бы дело у него ни было, заботится он только о себе.

В этот миг Хастен сам взглянул прямо на него, так что они встретились глазами. Пристальные взгляд резанул, как нож, Кожан внутренне вздрогнул, но не растерялся и сумел не отвести глаз. Хастен быстро осмотрел его: видимо, удивился, что делает рядом с Улавом какой-то отрок в заплатанной сорочке и простом овчинном кожухе, с повязкой на шее.

– Ты, верно, уже знаешь, – начал Хастен, снова обращаясь к Улаву и потирая запястья, – что хакан-бек Аарон разорвал торговый мир с Олегом киевским и Олавом из Хольмгарда?

– Мне известно, что люди хакана беззаконно напали на людей Олега и моего родича Олава, нарушив договор об их мирном проходе через его землю.

– Хакан не виноват в этом.

– И кто же виноват? – с неподдельным любопытством спросил Улав.

О сражении на берегу Итиля он слышал от Карла, и вот ему попался человек, способный, кажется, разъяснить причину раздора.

– Виноваты ал-арсии – это хирдманы хакана, конные воины-сарацины. Люди Олега и Олава проявили слишком большую жестокость, будучи за Гурганским морем, и арсии пожелали отомстить за своих единоверцев.

– Но, сколько мне известно, когда люди Олава заключали договор с хаканом о проходе войска за море, у них был уговор о передаче половины добычи на обратном пути? Это правда?

– Правда.

– Так значит, и хакан, и его люди знали, с какой целью люди Олега и Олава идут за море. Ну а чтобы брать добычу, не проявляя жестокости, я что-то не слышал, никто ведь не хочет добровольно расставаться со своим добром. К тому же чем больше добычи, тем больше доля хакана, так чем же он был недоволен?

– Всему виной своеволие арсиев.