сын Альмунда, подошедший вместе с войском, оказался очень похож на первого: чуть ниже ростом, на пару лет моложе и без шрамов на лице, зато с горбинкой на носу от перелома. Такой же загорелый после трех лет за южным морем, с такими же высокими скулами и глубоко посаженными глазами цвета желудя. Увидев их вместе, Улав вспомнил: они виделись, когда войско Олава только шло на юг, для встречи с войском Олега. Но тогда и он, как и его жена, больше обращал внимание на Грима конунга – юного вождя княжеской крови, только что женившегося на еще более юной и столь же знатной деве. Но и сами сыновья Альмунда за три года сильно изменились и теперь не потерялись бы даже рядом с Сигурдом Убийцей Дракона. Оба выглядели людьми бывалыми, отважными и толковыми; Улав мельком подумал, что даже будь они сыновьями самого Олава, нельзя было бы желать лучшего. И безотчетно потрепал по затылку собственного сына – тот, хоть и не вошел еще в возраст, тоже не разочаровал отца.

Кожан на этих двоих смотрел с изумлением, едва не разинув рот. За немногие дни он столько выслушал и передумал о той битве на Итиле и ее последствиях, уже свершившихся и только ожидаемых, что она стала казаться не менее великой и значительной, чем битва при Бровеллире, где Харальд Боевой Зуб в возрасте ста пятидесяти лет насмерть бился с богами и валькириями. А эти двое, Годред и Свенельд, сражались на Итиле с лучшими воинами хакана… Не верилось, что эта битва состоялась не сто лет назад, а прошло менее года.

Однако менее чем за год та битва от низовий Итиля докатилась сюда, на верхний Днепр. И, глядя в эти суровые, загорелые лица, Кожан вдруг ощутил очень маленьким тот мир, который привык считать немыслимо огромным.

– Не предупреждал нас никто ни тролля! – рассказывали братья, когда Улав стал расспрашивать их о битве. Наконец-то перед ним были люди, которые знали о ней не понаслышке. – Набросились из степи, когда мы уже восвояси собирались. Если бы кто весть послал, мы бы ждали, у нас не было бы трех сотен убитых и втрое больше раненых за один день!

Постепенно Улаву стал ясен весь ход событий.

– Так вы, стало быть, намеревались этой зимой сами напасть на владения хакана? – спросил он, пытаясь сообразить, не этими ли намерениями вызван набег с востока.

– Не желай мы этого, заслужили бы звание трусов! – ответил ему Годред. – Нас презирали бы женщины и даже куры, если бы мы сидели ровно и не пытались отмстить за гибель Грима конунга и наших людей, которых рубили безоружными у нас на глазах.

– А у хазар думают, что вас, людей из Хольмгарда, уже нет в живых.

– Ну, теперь пусть думают, что мы явились за своей местью с того света.

– Откуда тебе известно, что там у них думают? – спросил Свенельд.

– У меня есть пленный. Похоже, вам будет любопытно его повидать.

И Улав конунг велел еще раз доставить Хастена в обчину, где он сидел с сыновьями Альмунда и Гостимилом.

– Постой! – Когда Хастена ввели, Годред прищурился. – Я этого хрена помню. Он из того края, где по рекам пробираются от верхней Десны к Ванаквислю.

Годо несколько раз еще до сарацинского похода проходил Упу на пути в Саркел и запомнил в лицо Хастена, которого не раз видел в Тархан-городце.

– Ты его знаешь? – оживленно спросил Улав.

– Пожалуй, да, – Годред еще раз оглядел Хастена. – Он был в Тархан-городце главный… то есть он и его младший брат.

– Он говорил, что правил там вдвоем со своим шурином. В этот раз он возглавлял ратников-вятичей, которых воевода Заболот привел разорять Угру. Они, русы из Тархан-городца, подбили вятичей на этот поход, а исходит все от некоего Азара, яса, приближенного хакана.

Сыновья Альмунда и Хастен впились глазами друг в друга. Из участников битвы на Итиле Хастен уже видел Амунда плеснецкого, но появление здесь этих двоих означало, что северные русы, как и сам хакан, не считают борьбу завершенной.

– Вот, это люди Олава из Хольмгарда, которые, как ты говорил, все погибли, – сказал Хастену Улав. – Как видишь, они живы. Если они помнят тебя, ты тоже должен помнить их хоть немного. Что ты теперь скажешь?

– Скажу… – Хастен несколько смутился от неожиданности, но быстро овладел собой. – Что всякий, кто навлечет на себя гнев хакана, сильно об этом пожалеет.

– Твои прежние пророчества не сбылись. Ты говорил мне, что Олав и Олег объединятся, чтобы подчинить наши земли. Но Олав прислал людей, чтобы защитить меня от нападение твоего любимого хакана. Думаю, и другие твои обещания окажутся такими же пустыми.

– Что бы хакан тебе ни сулил, он обманет тебя так же, как обманул нас! – сказал Годред Улаву. – А ты, – он взглянул на Хастена, – как же ты дошел до такой подлости, чтобы заодно с этими вошеедами воевать против русов? Или они тебе ближе, чем мы? – Он показал на своего брата и Улава. – Или у нас не одни и те же боги?

– Вы мне ближе? – Хастен усмехнулся, будто бы даже в удивлении, и презрительно скривился. Когда он полностью осознал, кто перед ним и что происходит, смущение в его глазах сменилось злобой. – Никогда вы не были нам близки и не будете. Киевские русы продались грекам за поношенное тряпье, за старые портки со скопцов, которые у них там всем правят. А вы ничуть не лучше всякой чуди, с которой за двести лет перемешались, так что те боги вас и не узнают, если увидят. Боги ваши – глупые деревяшки и сказки для мальцов. Победы приносит только удача, а удачей никто не может равняться с хаканом. Всем вам недолго осталось собой гордиться. Хакан долго терпел, но больше у вас времени нет. Никто из вас больше не пройдет через его владения, разве что как челядь с веревкой на шее. Когда он двинет сюда свое войско, вам самые страшные старые песни покажутся детскими потешками. Те, кто не покорится хакану, будет убит. Ему нетрудно собрать десять тысяч конных воинов, и сейчас все они уже идут сюда. У вас был путь, – он взглянул на Улава, – чтобы спасти себя, признав власть хакана. Этих ничто уже не спасет, – он кивнул на Годреда и Свенельда с такой небрежностью, будто не он, а они сидели в плену со связанными руками. – Они вызвали слишком сильный гнев хакана. А ты, выбрав их в друзья, разделишь их участь. Хакан