Словом, «осень жизни, как и осень года, надо благодарно принимать»[89]. Если вы жили и продолжаете жить продуктивно, то с благодарностью и радостью встретите любой свой возраст. Вот как пишет об этом Цветаева:

Золото моих волос

Тихо переходит в седость.

– Не жалейте! Всё сбылось,

Всё в груди слилось и спелось.

Спелось – как вся даль слилась

В стонущей трубе окраины.

Господи! Душа сбылась:

Умысел твой самый тайный.

Когда уходить на пенсию? По мне, лучше всего устраивать свои дела так, чтобы это зависело только от вас. Это возможно, когда основной занятостью вы обеспечиваете себя сами. В этом случае вы не сочтете себя «списанной», если вас уволят аккурат по достижении пенсионного возраста или если вы потеряете работу еще раньше. Вы продолжите заниматься своим делом и зарабатывать этим. Таким образом, будут решены две основные проблемы – «невостребованность» и снижение уровня доходов. Подобной «соломки» подстелил себе и Михаил Литвак:

«Перед пенсией я заявил о готовности уволиться, кроме того, задолго до пенсии стал приобретать профессии, которые сделали бы меня независимым от коллег и близких. В 55 лет я стал писать книги и сейчас смогу прожить за счет этого.

Так писал я в 1998 году, когда вышло первое издание этой книги. Сейчас 2004 год. Мне уже 66 лет. Я уже три года на пенсии, но в эти 3 года я провел семинары в 20 регионах России, в нескольких странах СНГ, в США и в Германии. Написал еще несколько книг, тираж которых уже достигает миллиона экземпляров. Как врач я стал, по-моему, еще более эффективным и даже вошел в реестр Европейской Ассоциации психотерапевтов».

Михаил Литвак советует не держаться за насиженное кресло и уходить, особенно с руководящего поста, «на подъеме», пока ты еще справляешься со своими обязанностями. В пример он приводит знаменитого немецкого психиатра Эмиля Крепелина. Когда он в 60 лет собрался на пенсию, коллеги его удерживали, говоря, что у него еще нет никаких признаков снижения интеллекта. На что он им ответил, что лучше уйти тогда, когда ты один замечаешь эти признаки, чем досидеться на должности до того времени, когда их будут замечать все.

Этот пример – ни в коем случае не о том, что в 60 лет мы «уже не те». Думаю, и Михаил Литвак, и Эмиль Крепелин уходили со своих должностей не со вздохом «ах, мой милый Августин, все прошло, прошло, прошло», а с радостью, чтобы без помех посвятить себя сольным проектам, у которых неизбежно приходится урывать, когда ты где-то «служишь».

Как развернулся Михаил Литвак, мы видим, а что касается Эмиля Крепелина, то он продолжил научные изыскания и умер в 70 лет от пневмонии. Еще за 3 дня до смерти он диктовал предисловие к своему последнему труду. На его могильном камне высекли следующую эпитафию: «Dein Name mag vergehen. Bleibt nur Dein Werk bestehen», что в переводе с немецкого означает: «Твое имя могут забыть. Останется только твое дело».

Эпилог Верни мне музыку, или Вместо послесловия

Самой холодной зимой я узнал, что внутри меня – непобедимое лето.

Альбер Камю

…Я открыла эту книгу цитатой Франсуа де Ларошфуко: «Те, кому довелось пережить большие страсти, потом всю жизнь и радуются своему исцелению, и горюют о нем». Насчет радости понятно, но вот почему горюем? Возможно, я «альтернативно» читаю этот афоризм, но мне кажется, речь идет не о тоске по утраченным «сильным страстям» и не о страданиях от «серости» жизни, лишенной этих страстей. Думаю, это горевание по утрате. Прежних нас, какими мы никогда уже не будем. После жизненной катастрофы наша личность и мировоззрение могут глобально измениться, и нам вдруг открывается то, что мы не могли увидеть и не воспринимали раньше. На картине мира, которая радовала нас палитрой оттенков и на которой каждая пастушка и барашек были на своих местах, вдруг проявились новые полутона, которых мы доселе не замечали, даже не предполагая, что они там есть. И к этой картине еще надо привыкнуть…

Можно ли видеть ее прежней? Очевидно, нет, даже если попытаться посильнее зажмуриться, отрицая открывшуюся правду и спрятавшись в «домике» из защитного «позитива» и отрицания. Но это будет большим самообманом. Если раньше мы не видели, потому что не знали, на что смотреть, то теперь мы не будем видеть, только если не захотим видеть.

Думаю, это отрицание может включиться потому, что людям страшно посмотреть в глаза факту, что зло – есть, его много, оно изощренно, многолико и часто ненаказуемо.

Но другой крайностью может стать чрезмерное сгущение красок. Это путь к тревоге и даже панике, к паранойе, способной отравить жизнь.

Нас может беспокоить и собственное обновляющееся Я, в котором начались процессы «перезагрузки» и которое стали покидать былая наивность, прекраснодушие, безоглядная доверчивость. Но о чем, если разобраться, мы грустим? О слепоте? О невежестве? О душевной «девственности»? Ведь мы потеряли только это, но не то хорошее, что в нас было и есть.

Чтобы восстановиться и продолжить рост ввысь, а не вкривь, полноценно жить, нужно сбалансировать отношения между разочарованной и надеющейся частями нашей души.

Да, мы стали осмотрительнее, осторожнее – но без падения в паранойю, без ухода в изоляцию. Мы не утратили доверия к людям, мы даже стали более доброжелательны, отзывчивы и сострадательны.

Да, мы охладели к «крышесносным» эмоциям и не ищем нездоровых эйфорий – но это наш выбор в пользу здравомыслия, стабильного благополучия, радости, любви, дружбы. В пользу своих души и тела.

Да, мы умудрены специфичным опытом и теперь смотрим на жизнь с открытыми глазами, видим ее «свинцовые мерзости» и мрачные стороны – но при этом продолжаем любить ее, людей, верим в хорошее и живем с осторожностью, но без страха.

Да, нас порой одолевает философская грусть – но не дремучий пессимизм, не черное разочарование. Мы радуемся жизни и чувствуем вкус к ней.

Да, мы стали нетерпимы даже к мелким проявлениям насилия – и в то же время учимся принимать людей в их уникальности, спокойно относясь к их несовершенствам, проявлениям их Я, пусть даже они не всегда нам симпатичны.

Может показаться, что все это взаимоисключающие свойства и не могут сосуществовать в одном человеке. Но мне видится, этот сплав, выглядящий как сочетание несочетаемого, и есть та