посол сумел с ними договориться, чтобы его пропустили через город, а потом сопроводили к Хмельницкому. Как только стороны обменялись заложниками, на город напал отряд Сокола из войск Вишневецкого. Казаки решили, что это Кисель их предал, убили несколько заложников, и лишь от пленника узнали об ошибке. Но Адама Григорьевича все считали изменником, обвиняя и дальше в этой смуте. Поляки ненавидели Киселя, а с другой стороны корил Хмельницкий, перехвативший письмо в Москву, дружелюбное и предостерегающее от вероломства казаков. А тут умер симпатизировавший Киселю Владислав IV. Поражение шляхты под Пилявцами заставило ее искать выход. 10 октября собран сейм для избрания короля. Кисель выступил с предложением мировой с казаками, считая, что только новый король сможет заключить мир. Не один лишь ораторский талант показал он, но серьезное политическое понимание и гражданское мужество. Зная о всеобщей враждебности к нему, он обвинил сейм в том, что каждый хочет избрать короля для себя лично, по своему вкусу, а не для государства. К таким относился его родной брат Николай, который настаивал на кандидатуре короля по чисто эгоистическим причинам, желая войны с казаками.

Выбор короля затянулся на семь недель. Смелые речи Киселя на сейме, его здравые политические взгляды оценил наконец-то избранный король Ян Казимир и близкие ему сановники. В это же время гетман Богдан, в свою очередь желавший избрания Казимира и извещенный о проведенной коронации, из-под осажденного им Замостья послал в сейм примирительное письмо. В нем были главные условия мира: всеобщая амнистия, уничтожение Унии, возвращение «старинных» казацких вольностей и подчинение казаков непосредственно королю. 25 ноября король подтвердил требования Хмельницкого. Была обещана комиссия во главе с Адамом Григорьевичем, которая должна была привезти признание Хмельницкого в гетманском достоинстве, булаву и знамя. Среди сопровождающих Киселя лиц был и его брат Николай – новгород-северский хорунжий. Посольство из 200 человек отправлялось с присущей тому времени большой пышностью. Кисель вез богатые сервизы, его сопровождали жена и прислуга. Сенатор надеялся на благополучный исход дела и возвращение на родное пепелище.

Но это не произошло. Кисель не смог разглядеть в выступлении Хмельницкого общенародного движения, был не в состоянии понять разницу между казацкими выступлениями первой трети XVII века, когда дело шло о правах казаков, вначале одних реестровых, потом исключенных из реестра, и нынешним общенародным восстанием, когда были затронуты интересы всего крестьянства. Комиссию на р. Случ встретил полковник Донец с 4 сотнями, предназначенными для конвоя. Чем дальше продвигались комиссары, тем было беднее и хуже. Край был совсем опустошенным. В Белогородке, под Киевом, они узнали, что их не хотят пускать в город. Туда и приехал на секретный разговор митрополит с монахами. Кисель ездил сам «под Киев» для переговоров. С трудом 19 февраля добрался в назначенный для встречи Переяслав. Был сильный мороз, но, несмотря на это, Хмельницкий выехал навстречу с большой свитой полковников, есаулов, сотников при оркестре, под бунчуком и красным знаменем. Как только комиссары въехали в город, их встретили салютами и щедрой трапезой. На следующий день, во время торжественного вручения удостоверяющих знаков от Яна Казимира, не похмелившийся кропивницкий полковник Джеджалий закричал: «Король как король. А князья много на себя берут. И ты, Киселю, наших костей, а пристаешь к ляхам». Хоть гетман и остановил крики, но Кисель не захотел продолжать речь и молча вручил Богдану королевскую грамоту на гетманство, усыпанную бирюзой булаву, а брат Николай – красное знамя с государственным гербом, то есть белым орлом. Пора было приступить к переговорам, но Хмельницкий, поблагодарив короля, от них категорически отказался: «Войско не на одном месте, а без старшин я не могу и не смею ничего сделать, иначе рискую своей головой». Потом начались взаимные упреки. Гетман напомнил о выдаче Чаплинского, наказании Вишневецкого, грозил новой борьбой не на жизнь, а на смерть: «Я выбью из лядской неволи весь руський народ: до сих пор я воевал за свою обиду, теперь стану воевать за православную веру. Мне в этом поможет вся чернь по Люблин и Краков, и я ее не отступлю, ибо это наша правая рука. Иначе, уничтожив холопов, вы ударите и на казаков».

Богдан Хмельницкий

Тут проявился уже другой Хмель, вознесшийся на небывалую высоту своими победами над поляками. Всенародная встреча его в Киеве, с крестами и хоругвями, при громе пушек и звоне колоколов, высокий почет, оказанный ему прибывавшим в это время в Киеве Иерусалимским патриархом Паисием; прибытие от короля и сейма пышного посольства, униженно просившего о мире; одновременный приезд посла семиградского князя Ракоци; царского посольства – все это утверждало надежды гетмана стать независимым владетелем – возвышало его дух, рождало мечты о независимости, давало возможность быть твердым и непреклонным. Честолюбие гетмана разыгралось, а самоуверенность возросла. Хмельницкий говорил: «Правда, что я малый, незначащий человек; но даровал мне Господь, что я стал самодержавным повелителем Руси». Усиленные старания, просьбы и убеждения Адама Григорьевича о мире были напрасны. Комиссия добилась лишь перемирия. Кисель понимал, что война приведет к гибели и поляков и украинцев. Личные его отношения с гетманом носили, несомненно, дружеский характер. Хмельницкий хорошо понимал, что во всем сенате и вообще среди влиятельных панов лишь один Кисель, хоть и по своим личным интересам, искренне желает мирного окончания распри с казачеством, в первую очередь думает о торжестве православия и об уничтожении унии. Поэтому гетман видел в воеводе своего союзника. Хмельницкому было очень тяжело держать в узде восставшую вольницу. Но поляки первыми нарушили перемирие и напали на Бар и Меджибож, что гетману было на руку.

Украина вновь забурлила. От огорчения Адам Григорьевич даже занемог и отправился в свое имение на западе Волыни. Там он узнал, что поляки потерпели поражение под Збаражем и Зборовом. Здесь и был заключен мир, в результате которого казаки добились выполнения своих основных требований: число реестровых увеличилось до 40 тысяч; три воеводства, а именно Киевское, Черниговское и Брацлавское были освобождены от постоев коронных войск; все должности здесь постановили предоставлять исключительно православным шляхтичам, жительство евреев в этих воеводствах было запрещено, митрополиту Киевскому предоставлено место в сенате, а унию было обещано уничтожить постановлением сейма. Это были самые выгодные условия, полученные казачеством. Нужно отметить, что когда Хмельницкий давал присягу на верность королю, то ее зачитывал киевский воевода. Николай Кисель был в осажденном казаками лагере под Збаражем и отметил одну особенность. Дело в том, что во время перемирия противники, кто был знаком или проживал по соседству, или ходил в совместные походы, встречались за общим столом, ели, пили, беседовали, угощались табаком, забывая, что за