Даже вечно невозмутимого графа это зрелище и сопутствующие ему ощущения заставили отвлечься — буквально на доли секунды, но удачный момент он проворонил. Барон отскочил в тень… О, да, Филипп каким-то шестым чувством понимал, что в тень, хоть и не видел её; знал, что противник на то и рассчитывает — хотя бы на время оказаться вне видимости! «Берегись!» — отчаянно крикнула прекрасная Ирис где-то совсем над ухом. И тогда граф прыгнул вперёд, на опережение, ещё в прыжке изумляясь, что и ему, как той самой ветке, приходится пробиваться сквозь толщу воздуха, буквально обдирая им бока. На этом фоне уже не казался странным треск разрываемой ткани и невероятное зрелище того, как из-за плеч Уильяма Сесила вздымается нечто чёрное, кожистое…

Он успел атаковать. Барон, отчего-то вернувший быстроту движений, в то время, как мир вокруг по-прежнему засыпал, успел не отбить, но уклониться, на этот раз перехватив руку Филиппа. Что-то тяжёлое хлестнуло графа по лицу, на миг заставив ослепнуть, и полоснуло по предплечью. Ослабевшую кисть тряхнуло, едва не выворачивая. Самая пора — в таком тесном контакте с противником хвататься за кинжал, иначе схватится он… Но от кинжала благородный глупец Филипп отказался перед самым боем, а у его соперника таковых нашлись целых два… Два острых, словно специально заточенных когтя на конце кожистых крыльев, выросших из пресловутого горба Сесила.

Страшное и странное это было зрелище: улыбающийся нехорошей клыкастой улыбкой бриттский лорд, вздымающий свой фламберг для решительного удара, и развернувшиеся над его спиной крылья, точь в точь, как у гигантской летучей мыши, с ярко выраженными когтистыми пальцами… Филипп тогда ещё подумал отстранённо, что, несмотря на размер, для полёта они, пожалуй, не дотягивают… и едва успел отпрыгнуть от волнистого лезвия. Пришлось держать в поле зрения и острые когти, один из которых уже запачкался его кровью, и шпагу-фламберг, и отступить, выманивая барона из тени: пусть свидетели дуэли полюбуются и сами решат, насколько благороден этот приём… Впрочем, и не придерёшься: если уж крылатость в природе вампира — воспользоваться ими всё равно, что просто дополнительно биться врукопашную. Хоть бы Келюс это учёл, если у Филиппа что-то не сложится…

Машинально он перебросил шпагу из ослабевшей, словно ошпаренной правой руки, в левую и похолодел, почувствовав непривычную лёгкость. Скосил глаза. Клинок был обломан — скорее всего, вампирским когтем, по крепости оказавшимся сравнимым с железом. Оставался лишь заострённый обломок длиной не более четырёх дюймов.

А ножны за спиной были пусты.

Вздохнув, Филипп де Камилле отступил ещё на пару шагов. Пусть враг подумает, что он струсил. Ему же нужна буквально пара секунд, чтобы оценить расстояние, вновь перекинуть то, что осталось от прадедового оружия, в правую руку, пусть и располосованную, но мечущую ножи куда ловчее левой. Прочь режущую боль, он вложит в этот решающий бросок весь остаток сил и победит!

И вдруг невидимые зубы, казалось, впивающиеся в располосованное предплечье, разжались. Боль ушла разом, бесследно, а пальцы рефлекторно сжались на эфесе с удесятерённой силой. Не позволяя себе задумываться о таких странностях, Филипп поудобнее перехватил обломанную шпагу — не как клинок, но метательным хватом, и послал его прямо в грудь крылатой твари, от души надеясь, что сила броска нейтрализует неправильный баланс, что посеребряное лезвие с косым сколом вонзится в грудь твари не хуже настоящего кинжала, что…

Сесил взвыл.

Мир ожил и взорвался воплями.

Вампир катался по траве, корчась, не замечая, что хрустит ломающимися под тяжестью собственного тела крыльями, и всё пытался вытащить из груди золотую рукоятку. Филипп, машинально оттирая рукавом пот, заливающий глаза, проморгался. Нет, ему не показалось. В груди Сесила поблёскивал знакомым изумрудом кинжал феи, тот самый, которым она однажды развоплотила напавшего на её карету оборотня-нетопыря. Окровавленные и чернеющие пальцы умирающего в тщетной попытке ухватиться скользили не по эфесу, украшенному драгоценными камнями, но по изящной витой рукоятке, сработанной лучшим мастером Константинополя…

— Боже милосердный, что это? — возбуждённо выдохнул за его плечом Келюс. — Дружище, да вы просто молодец! Мы все так и остолбенели, увидев эти крылья, тьфу, ну и пакость! А вы не растерялись… Что, кончается?

— Финита, — растерянно пробормотал Бомарше. — Ничего себе…

Невнятное бормотание бриттов прервал холодный голос милорда Пемброка:

— Фе-но-ме-наль-но. — Да уж, не преминул воспользоваться модным итальянским словечком. — Джентльмены, какой урок для Её Величества… Смотрите внимательней, мы должны рассказать ей о произошедшем в мельчайших подробностях!

Застывшее в судороге тело меж тем медленно чернело, осыпалось в прах, рассыпалось в траве, побелевшей под лунным светом… Филипп словно со стороны видел, как нагнулся, как, без всякой брезгливости, пошерудил в этом прахе и извлёк… обломок родовой шпаги, радостно заблестевший в лунном сиянии.

— Филипп, ай да хват!

Его огрели по здоровому плечу и заключили в дружеские объятья. А он, кажется, только сейчас отмер — и поверил в реальность происходящего.

— Вы просто гений, — восторженно продолжал де Келюс. — Даже я не додумался бы использовать сломанный клинок, как кинжал. Это и впрямь изумительно! Я бы наверное, просто попытался бы его этим обломком прирезать, но для этого нужно было бы прыгнуть вплотную и подставиться, и тогда бы уж точно не выжить…

Граф де Камилле принял от расторопного Бомарше срубленное острие клинка, которое галл без труда отыскал в траве; аккуратно опустил в ножны, туда же отправил обломок. Фамильная шпага ещё послужит… семье. Да. Семье.

Если только та, кто незримо помогала ему, согласится принять его предложение. Раз уж она каким-то образом смогла быть рядом — значит, он ей не безразличен?

***

…И никто из присутствующих при смерти Уильяма Сесила, барона Беркли, Высшего вампира, не знал, как страшно в этот момент вскрикнула королева Бесс. Словно обломок шпаги — или кинжал феи, кто ж разберёт? — пронзил и её сердце тоже.

Королева Бриттании и Ирландии упала без чувств. Привести её в себя смогли лишь через полчаса, на что потребовались усилия нескольких лейб-медиков-магов.

Елизавета была бледна, как мел, и всё не могла опомниться. Слабым голосом она твердила: «Как я могла! Как могла!» И успокоилась лишь после лошадиной дозы сонных капель.

— А ведь это очень похоже на разрыв привязки! — прошептал один из медикусов, франк. Коллега-бритт хмуро на него покосился, но нехотя кивнул.

— И привязки многолетней, взращиваемой постепенно, шаг за шагом, — не унимался франк. — Вы обратили внимание, на платье Её величества, коллега? Сколько пустых нитей, особенно на воротнике, который, по последней моде, так и усеивался жемчугом? Где он сейчас?

Медикусы-профессионалы понимали друг друга с полуслова.

Проследили, чтобы фрейлины усвоили, какими декоктами и в каком порядке поить Её величество сразу же, как она проснётся, и намеревались тихонько удалиться из гостевых покоев. Но не тут-то было. Дежурившая на пороге опочивальни стража без промедления препроводила их к королю и к отцу Дитриху, обладавшему уникальным свойством появляться самым неожиданным образом, но всегда к месту.