укола. Снова пришли дежурный врач и медсестра. И пока сочился от двери слабенький свет аккумуляторного фонаря, Яков наблюдал за сутулым седоволосым хирургом в очках, обследующим пациента. Наконец он распрямился, произнёс тоном, не допускающим возражений: «Оперировать!» — «Операционный стол занят», — напомнила медсестра, поблекшая от непрестанной работы и недосыпания золотокосая красавица. «Знаю. Готовьтесь!» Санитары унесли страдальца. Чуть погодя Кунаков вкрадчивым шепотком спросил:

— Ты женат?

— Да.

— А то место, где жил, отвоевали?

— Выбили немцев из Мечетинской, а там и до моего хутора недалече.

— А мне перед этой катавасией, перед смертоубийством на хуторах, письмо доставили. От матери. Из станицы Ессентукской. Пишет: многие наши снялись с немцами. Можешь поверить? Казаки — с немцами... Слава богу, ни жену Люсю, ни детишков фрицы не тронули. А вот присуха моя, краля писаная, Нинуша, сама себя наказала. С каким-то фашистским гадом загуляла. Ну а свёкор её, дядька Гришка, забрал внука к себе, а Нинкин дом поджёг. И косточек не нашли... Думаю, Бог за великий грех наказал.

Тяжёлую темень палаты качнул раздражённый крик, долетевший от дальней стены:

— Прекращайте разговорчики!

Подождали, пока ворчун уснёт. По окнам стегала метель. Густой дух лекарств, ксероформа, йода, дегтярной мази чуть выветрился. Свежо потянуло снегом.

— А знаешь, за какой грех? — покаянно зашептал казак. — Мы с Нинкой на мужа её в ОГПУ сообщили. Дескать, ворует со склада МТС керосин. Ну, его и увезли... И ладно бы чужим был, а то ведь приходится мне брательником двоюродным. Росли вместе, в Подкумке купались. А я на смерть толкнул! Говорю как на духу.

— Ну, из меня духовник плохой, — со вздохом прервал Яков. — Кто из нас ещё грешней.

— И вот с той поры, веришь, радость не в радость, ласка бабья не в ласку... И любовь померкла. Уходил я на фронт — Нинуша и проводить не пришла. К чему я? Понял вот, когда Бог спас, что нельзя зла творить. А мы? По живому рвём! Нет, что ни говори, а таится в нас зверюга, тварь подлая. Кайся потом, жалкуй, казнись — вина камнем на душе. Жить мешает.

— Точно сказал. Жить мешает, — повторил Яков.

И снова на них зашикали. Впрочем, разговаривать больше не хотелось. Невзначай воспламенились души, растревоженные тяжкими воспоминаниями. Яков вновь с мучительной тоской представил, как вернётся в хутор, будет объясняться с матерью. До скончания века повинен он перед ней и дедом за то, что выстрелил в отца...

10

Запись в дневнике Клауса фон Хорста, адъютанта Гитлера.

«8 февраля 1943 г. Ставка «Вольфшанце». Растпенбург.

Уже несколько дней не оставляет меня гнетущее чувство произошедшей трагедии — героической гибели 6-й армии. Паулюс капитулировал, сдал армию, хотя ещё за два дня до своего чудовищного позора писал, поздравляя фюрера с десятилетием правления, что над Сталинградом развивается знамя со свастикой.

Все заверения горе-фельдмаршала и пафосные слова оказались не более чем ложью. Он попросту струсил, как базарная торговка, струсил покончить с собой!

Германия оплакивает своих солдат-героев! Уже третий день звучит вагнеровская музыка из «Гибели богов» и траурные бетховенские произведения. Неудача в Донских степях только сплотила нацию. Как ни велико доверие, оказанное мне, быть рядом с фюрером, я всё же написал рапорт с просьбой направить меня на Восточный фронт, чтобы доказать преданность вождю! Недавно на совещании он подчеркнул: «Главное теперь — духовное самообладание, фанатическая решимость, ни при каких обстоятельствах не капитулировать».

Сталинградская катастрофа уже веха истории, мы же продолжаем непримиримую битву с коммунизмом. И я восхищен мужеством фюрера, взявшего неудачу под Сталинградом на свои плечи. Это не совсем так. Вина на тех, кто не обеспечил прорыва, кто не умеет воевать!

Ставка объята энтузиазмом, мы горим желанием исправить ситуацию на юге Восточного фронта. Действительно, у Паулюса было мало шансов. Поэтому Генштаб неослабно следил за развитием боевых действий в большой излучине Дона и на Донце, на кавказском направлении. 1-я танковая армия в основном отвела свои силы через «ростовские ворота» и укрепилась на Донце, предотвращая охват противником группы Голлидта. На Кубани, несмотря на устойчивую линию фронта, напор русских нарастает.

Фюрер перед дилеммой: защищать Донбасс или, перегруппировав войска, отвести их к Харькову и подготовить новую наступательную операцию. Это — основа стратегического планирования. В связи с тяжёлой обстановкой на южном крыле Восточного фронта и поступлением телеграмм Манштейна на имя Гитлера, Шмундт посетил штаб группы армий «Дон» в Сталине, куда он был перемещён из Таганрога. Позавчера командующий группой армий «Дон» был вызван в Растенбург. Генерал Шмундт привлёк меня в качестве эксперта.

Совещание началось в 17.00. Фюрер встретил Манштейна сдержанно и вновь заговорил о судьбе 6-й армии, упрекая себя за неосторожность. Затем попросил фельдмаршала высказать соображения о ситуации на дуге Дон — Донец.

«Наших сил, мой фюрер, недостаточно, чтобы удержаться на этом зыбком рубеже, — резюмировал в конце доклада Манштейн. — Как бы велико ни было значение Донецкого бассейна, вопрос состоит лишь в том, потеряем ли мы при попытке сохранить Донбасс и его, и группу армий «Дон» (а, следовательно, и группу армий «А») или мы своевременно оставим часть этого района и предотвратим катастрофу». — «Но если не сдвигаться, а усилить оборону?» — возразил фюрер. «Тогда мы позволим Советам повернуть крупные силы на нижний Днепр или на побережье моря, чтобы отрезать весь наш южный фланг. И совсем нетрудно предугадать судьбу Восточного фронта». — «Я не могу согласиться с этим! — прервал Гитлер фельдмаршала. — Добровольно отдать области, завоёванные огромной ценой? Притом что ещё нет достаточных доказательств?» — «Для меня, разумеется, было бы приятнее предлагать многообещающие планы наступления вместо ставшего неизбежным отступления». — «Нет! И ещё раз — нет! Сокращение фронта, которое вы предлагаете для высвобождения сил, в равной степени высвободит и силы противника. Если упорно драться за каждый клочок земли и заставить русских продвигаться с тяжелейшими потерями, то порыв Советов в конце концов иссякнет. Да и трудности снабжения, очевидно, ограничат их. У меня нет оснований, чтобы отдать Донбасс! Нельзя недооценивать и политические последствия. Турция, которая ещё колеблется, в случае отхода не вступит в войну на нашей стороне. Но самое главное — это донецкий уголь. Как для нашей промышленности, так и для Сталина. Овладение Донбассом позволит ему поддерживать на настоящем уровне производство танков, орудий и боеприпасов». — «Мой фюрер, — уверенно заговорил Манштейн. — В моём штабе побывал