а из открытых кое-где форточек доносилась музыка. А там, где окна были не зашторены, красовались наряженные, в светящихся гирляндах елки; суетились люди, видны были танцующие пары… И от этого еще больше зрело во мне ощущение, что и я, и Нина Александровна действительно «лишние на этом празднике жизни…».

– Мы уже пришли, – негромко сказала она почти в конце квартала. – Вот мой дом, – указала она рукой на добротное четырехэтажное здание желтого цвета. Такие дома, с высокими потолками, просторными комнатами, считались элитными в нашем городе. Они строились в нем одними из первых, когда город только начинал обретать свои черты, переносясь с чертежей архитекторов на реальную почву. Вживляясь в сибирскую тайгу с ее стройными, высокими в этих местах «корабельными» соснами, раскинувшимися на десятки километров по берегам многоводной, быстрой и порою весьма своенравной реки Китой, что в переводе с бурятского означало «Волчий поток».

В просвете между такими же домами был виден островок высоких стройных сосен.

– А мое любимое место вон там, – указала Нина рукой за последние дома следующего квартала, где они уже были попроще, переходя из сталинского монументализма в хрущевский ширпотреб: блочные дома с малогабаритными квартирами. – Оттуда, с обрыва, такой изумительный вид. Я, бывает, там брожу одна.

– Давайте будем теперь бродить вместе? – предложил я.

– Давайте! – как мне показалось, охотно согласилась она. – Завтра, вернее, уже сегодня, в двенадцать. Все еще будут спать, а мы с вами пройдемся по угомонившемуся городу, поболтаем…

– Хорошо, – ответил я. – Завтра, вернее, сегодня, в двенадцать, у обрыва.

– Да, – сказала Нина Александровна и, приподнявшись на цыпочках и притянув меня за ворот куртки к себе, очень нежно, невесомо поцеловала в щеку. – Ну, все, пока. Ты как знаешь, а я – спать.

В дверях она обернулась и весело крикнула:

– А хорошо, что мы поцеловались на морозе, потому что в подъезде это выглядело бы пошло…

* * *

Да, именно по этой дорожке, только тогда она была вся запорошена снегом, мы и бродили с Ниной в первый день нынешнего года… И такая это получилась чудесная прогулка! И так нам было хорошо вдвоем среди этого сонного, тихого города.

Потом мы встречались еще. Но нечасто. У каждого были свои дела. И встречи эти были оттого мимолетными, почти случайными, будто на бегу. Одним словом, не специальные, не запланированные заранее встречи. Как-то вот так получалось. И я порою чувствовал, что навсегда теряю Нину, а порою – что вот она здесь, совсем рядом, живет со мной в одном городе. И стоит только позвонить – и ты услышишь ее, всегда такой спокойный, ровный голос. Однако звонить Нине можно было не всегда…

– Как прилечу на место – сообщу тебе адрес. Напишешь мне? Я ужасно люблю получать письма.

– Обязательно, – пообещал я и еще раз поцеловал Нину.

– Да, поздновато я тебя встретила, поторопились родители с моим рождением. Хотя я единственный и притом поздний ребенок, – раздумчиво, с грустинкой в голосе сказала она.

Мы вошли в запущенный, в этом дальнем его конце, парк и уселись на скамейку.

– Знаешь, а ты мне еще тогда, в Новый год, сразу понравился…

Мы посидели молча, вдыхая горьковатый запах прелой прошлогодней листвы, будто улавливая в этом что-то неведомое и печальное.

– Я как вот эта отшумевшая листва, – поддела Нина каблучком ворох волглых, недавно вытаявших из-под снега темных листьев. – У меня уже все позади. И я это слишком хорошо понимаю. И на Юг я лечу, в общем-то, для того, чтобы в сторонке все как следует обдумать. Потому что, как я жила до сих пор, в постоянной лжи, я больше жить не хочу и – не могу… А ты, – она перевела взгляд на насаженный на ее острый каблучок влажный листок, – как только что распустившаяся почка. У тебя еще все впереди…

Нина глубоко вздохнула. Сняла с каблука пронзенный лист. («Как сердце – стрелой на амурных картинках», – мелькнула у меня мысль.) Отбросила «сердечко» березового листа в сторону. Встала со скамейки. Зябко передернув плечами, подняла воротник плаща и задумчиво произнесла:

– Пора. Мне еще надо кое-что собрать в дорогу. Напиши мне. Обязательно, ладно?

– Ладно, – грустным эхом отозвался я, чувствуя горечь прощанья.

– Кстати, ты ведь так и не договорил, какие у тебя еще планы на эту весну? – вспомнила она, когда мы, взявшись за руки, побрели в конец парка, в обратную сторону, к обрыву.

– Я надеюсь попасть на отборочные соревнования, после которых будет формироваться сборная страны для Мюнхенской олимпиады. Соревнования эти, правда, уже будут проходить не весной, а в начале лета, с третьего по седьмое июня, во Львове.

– А каким видом спорта ты занимаешься? – рассеянно, как бы между прочим, спросила Нина. Похоже, она думала о чем-то о своем.

– Стрельбой из лука.

– Как интересно. А почему ты мне об этом никогда не рассказывал: своих успехах, увлечениях? Ты, оказывается, «вещь в себе», как говорят философы. А стреляешь небось, как Амур, раз и в сердце? – улыбнулась она.

– Амур, наверное, и без отборочных соревнований смог бы стать олимпийским чемпионом, во-первых, потому что он уже был «олимпийцем», живя на горе Олимп, а во-вторых, он ведь имел опыт многовековых тренировок, – постарался я перевести разговор в иную плоскость. – А я занимаюсь луком только третий год.

– А еще чего бы ты хотел?

Подспудно чувствовалось, что Нина ждет от меня каких-то других ответов.

Она остановилась у обрыва. На том самом месте, где мы сегодня встретились.

Я не стал говорить ей, что больше всего сейчас мне хотелось бы целовать ее, угадывая ответное чувство.

– Ну, еще бы мне хотелось быть высоким, красивым блондином; умным и веселым – таким, какие обычно нравятся женщинам, – дурачась, начал я.

– Знаешь, – задумчиво ответила она, – а ведь на самом деле ты такой и есть – только еще сам этого не знаешь. Все это у тебя внутри. Плюс еще порядочность и доброта, что я ценю гораздо больше всевозможных внешних проявлений. Тем более что эти качества теперь такая редкость.

Письмо от Нины было коротким:

«Игорь, ты просто напугал меня своим восьмистраничным тайфуном чувств. Ни одна живая душа не сможет уцелеть в такой всесокрушающей буре… Я должна о многом хорошенько подумать. Надеюсь, что мы все это обсудим уже после моего возвращения в Ангарск.

Целую. Почти твоя (если хочешь) Нина».

И, чуть ниже, шла еще приписка.

«P.S.

Не сердитесь – к лучшему,

Что себя не мучая,

Вам пишу от случая —