одного из моих приятелей, Светой. Предполагалось, что Алла (сама себя она называла Эллой) на сегодня будет моей пассией. Против чего я не имел никаких возражений.

Руководил застольем Стас – Станислав Кремлянский, потомок забытых шляхетских кровей, не знающий ни одного польского слова, однако произносящий свое полное имя с ударением не на третьем, а на втором слоге, превращая его тем самым в абсолютно польское.

– Ну, за старый год! – предложил он, подняв свою рюмку, наполненную коньяком. – Кавалеры ухаживают за дамами. Дамы – не обижают кавалеров! – добавил он и мы все дружно чокнулись кто рюмкой коньяка, кто бокалом вина. В отличие от других девушек, присутствующих за нашим столом, рассчитанным на десять человек, Алла пила коньяк.

Закуски были разнообразны и вкусны, и это было, очевидно, не только за нашим столиком, но и за другими, откуда слышались перестук вилок и веселый гвалт голосов, в который вплетались то веселый беззаботный смех, то дружный звон бокалов, то хлопки открываемых уже кое-где бутылок шампанского.

Часам к одиннадцати (а вечер в ДК начался в десять) мы, усилиями Стаса успели выпить еще за уходящие несчастья, за любовь, за будущее счастье и находились в том приподнятом настроении, когда все без исключения представляются добрыми и красивыми, а все проблемы – легко разрешимыми.

Из танцевального зала в открытые двери бара впорхнула приятная, заряжающая музыка.

– Потанцуем? – предложил я Алле.

– Всенепременно! – с готовностью отозвалась она, дожевывая бутерброд с красной икрой и вытирая губы бумажной салфеткой.

Когда мы поднимались по широкой мраморной лестнице в соседний, верхний, зал, оттуда теперь слышалось великолепное соло на саксофоне.

– Ой, не могу! – почти простонала Алла. – Он меня этим соло просто всю выпотрашивает, – ускорила она шаги, обогнав меня на две ступеньки. Отчего ее и без того длинные ноги стали для моего взора еще длиннее, а короткая замшевая юбочка – еще короче, почти перестав прикрывать до самого основания, верхнюю часть ее красивых стройных ног. И вид этих ног, доложу я вам, был весьма волнительный…

Под мерную, немного грустную мелодию в полумраке зала с кружащимися в нем по высокому потолку, стенам, лицам и спинам танцующих, крупными летучими «снежинками», мы танцевали медленное танго. А при воспоминании той заманчивой картины, представшей мне на лестнице во всей своей откровенной неприкрытости, с идеально ровным швом сзади, на капроне, спускавшемся тонкой стрелкой по бедру – до изящной щиколотки, я теснее прижимал свою партнершу к груди и чувствовал, что она совсем не против этого.

Танцующих пар было много. Все были заняты собой. И на нас никто не обращал внимания… Я поцеловал Аллу в щеку, и она не выразила никакого неудовольствия по поводу моих действий, как будто ничего вообще и не произошло. В некотором недоумении, с привкусом косметики на губах, я продолжал танец, вознамерившись поцеловать Аллу в губы, так сказать, «разбудить ее», потому что она по-прежнему продолжала двигаться с закрытыми глазами. К тому же яркая помада на ее губах была стерта салфеткой, когда мы устремились в танцзал. Я уже приблизил свое лицо к ее, но в эту самую минуту ансамбль прекратил игру.

– А-а-аа! – внезапно и весело вместе со многими поклонниками «Аборигенов» завопила Алла и, подняв руки вверх, захлопала в ладоши.

Руководитель ансамбля в элегантном черном костюме, белой рубахе с бабочкой в горошек и саксофоном в левой руке, подошел к краю невысокой полукруглой эстрады. Улыбаясь, он несколько раз поклонился публике, приложив свободную руку к груди, благодаря зал за такой горячий прием. А потом, подняв правую руку вверх – требуя тишины, хорошо поставленным бархатным голосом с напором бросил в зал:

– Дорогие друзья, всю ночь вместе с вами – ансамбль «Аборигены!» Но, – он снова поднял руку вверх, пытаясь перекрыть радостные возгласы и беря в руку микрофон, – мы тоже люди. А до Нового года остается двадцать пять минут. У нас, как и у всех вас, заказан столик. И, разумеется, мы хотим проводить старый год, в котором нам осталось быть меньше получаса. И если за пять минут, как поется в известной новогодней песенке: «можно сделать очень много», то за пятью пять – тем более. Так что не теряйте времени зря. Веселитесь, влюбляйтесь, признавайтесь любимым в своих чувствах! В этом мы ваши союзники. – Он широким жестом, обернувшись к ансамблю, провел рукой, и все они разом перегнулись в глубоком поклоне. – В половине первого, уже в новом году, мы вновь приглашаем вас в этот чудесный зал, – снова повернулся он лицом к публике, – где будем работать для вас с небольшими перерывами до трех часов ночи. До скорой встречи, дорогие друзья! – мажорно закончил он.

– Я хочу взять у него автограф, – проговорила Алла, отделяясь от меня и стремительно направляясь к эстраде.

Руководителя ансамбля она настигла уже спустившимся с подмостков и почти рядом с тем местом, где стоял я. Однако из-за общего гула голосов покидающих зал людей я мог слышать только отдельные фразы и слова, причем только руководителя ансамбля, потому что он, по инерции напрягая голос, когда говорил без микрофона, был более слышен.

– …Запросто… А на чем?.. Ну, тогда я могу расписаться на вашем манжете или на груди, – указал он на достаточно смелое декольте атласной кофточки.

Алла что-то ответила ему.

– О, это оригинально! – засмеялся саксофонист и, нагнувшись, что-то сказал ей на ушко. После чего они рассмеялись уже вместе. Затем решительным шагом он направился к ближайшей четырехугольной мраморной колонне, возле которой, опершись о нее плечом, стояла белокурая, очень привлекательная женщина с грустным лицом, лениво потягивающая из высокого прозрачного, с синеватым оттенком стекла, стакана цветной коктейль с долькой апельсина висящего на его грани и слегка позвякивающими кусочками льда.

Она была не только привлекательна, а была красива спокойной, уже состоявшейся красотой, знающей себе цену.

Глядя на нее, я понял разницу между ее и Аллиным лицом. Лицо женщины было естественным, а потому гармоничным, а лицо Аллы было скопировано с лиц кумиров, то есть пущено на поток, что лишало его оригинальности. Проще говоря, оно было умело «нарисовано», или, еще точнее, сконструировано опытным мастером макияжа, по меркам нынешнего дня.

Незнакомка и саксофонист по боковой лестнице направились в верхний бар «Улыбка». А мы с Аллой ненароком замешкались на площадке перед дверью «Баргузина». Может быть, потому, что Элла смотрела вслед Эдуарду, а я – в спину его подруги. Посередине лестницы, будто почувствовав мой взгляд, дама неспешно обернулась (я заметил, что она все делает плавно и изящно: шагает, поворачивает голову…) и мимоходом взглянула