десятому июня. Однако уже в первых числах этого месяца крайний срок, я и мой сокурсник Серега Мухин должны были прибыть на Командорские острова…

Туда, из Тихого океана, после зимовки на мелководной Банке Стейлмента, начнут возвращаться на свои лежбища для разведения потомства морские котики. Вернее – котихи, поскольку двухсоткилограммовые секачи-самцы, в отличие от миниатюрных, редко превышающих вес в пятьдесят килограммов самочек, уже находятся, начиная с апреля, на всех постоянных лежбищах Командор, два из которых расположены на острове Беринга и два – на острове Медном. На этих лежбищах самцы и занимают заранее прибрежные участки суши для будущего, состоящего в среднем из сорока – пятидесяти самок гарема, устраивая между собой порою нешуточные драки, в отстаивании своего права на облюбованный участок.

Подход к островам самок, их расселение и дальнейшую жизнь котячьего сообщества, до появления потомства, нам с Серегой Мухиным и предстояло отследить, пробыв на Командорах практически все лето. Эта наша «производственная практика» по изучению повадок именно данного вида ластоногих была согласована с Тихоокеанским институтом рыбного хозяйства и океанографии, сокращенно ТИНРО, находящегося во Владивостоке. С сотрудниками этого института мы заранее списались, и из Владивостока в Иркутск был направлен именной вызов в деканат охотоведческого факультета на меня и Серегу.

Отчетом же перед родным институтом и ТИНРО, в том числе и за то, что государство не зря потратило деньги на двух студентов, заканчивающих третий курс и отправляющихся из Иркутска на «край географии», должна была стать очередная курсовая работа, копию которой необходимо было отослать впоследствии, после ее написания, вместе с «полевыми дневниками» во Владивосток, в лабораторию ластоногих ТИНРО.

Да, в те незабвенные социалистические времена еще не студенты платили за свое обучение. Как это зачастую происходит теперь во времена олигархического капитализма, распустившегося (в обоих значениях этого слова) в нашей стране пышным цветом, будто чертополох или иная сорная трава. В те же советские времена платили студентам. И за проезд к месту практики, и обратно, да начисляли еще и стипендию, если, конечно, учеба шла успешно, не только за учебные месяцы, но и за месяцы прохождения практики. К тому же во время самой практики можно было неплохо заработать, что мы с Серегой, собственно говоря, и намеревались успешно осуществить, заключив с ТИНРО соответствующий договор.

Однако чтобы все это произошло, в том числе и своевременное прибытие на острова, нам нужно было кроме сдаваемых по графику и уже сданных зачетов и экзаменов сдать два зачета и один экзамен досрочно. Разрешение на это от декана факультета Николая Сергеевича Свиридова, всегда идущего на встречу студентам, а заодно и «автомат» по его курсу: «Морской зверобойный промысел» (раз уж мы едем изучать морских зверюг), нами было получено. Так что кроме плановых зачетов и экзаменов нам надо было сдать досрочно еще зачет по «Основам Дарвинизма» и экзамен по «Научному коммунизму», который вела на нашем курсе молодая и очень привлекательная преподаватель Ирина Сергеевна. На ее лекциях, как на некоторых прочих, казавшихся студентам не такими уж обязательными, прогульщиков почти не бывало. Хотя многие из будущих бравых охотоведов (а на этот факультет тогда принимали только парней) вместо того, чтобы внимательно слушать собственно лекцию Ирины Сергеевны, сосредотачивали свое внимание совершенно на иных вещах. Например, любовались не только ее чистым красивым лицом, стройными ногами и ладной фигурой, но и другими частями тела. Особенно теми, словно просящимися наружу, из плотно облегающей бедра серой юбки чуть выше колен, и из идеально сидящей на ней светлой кофточки с длинным рукавом, из которой тоже было чему проситься наружу, так сказать, на простор. Может быть, именно поэтому на этой самой кофточке порою нестерпимо хотелось, в дополнение к двум уже расстегнутым верхним пуговкам, расстегнуть еще и третью, и четвертую (всего их было, кажется, пять – маленьких черненьких, как глазки ласкового зверька, пуговок). Для большего (чисто эстетического, разумеется) созерцания слегка колыхавшейся при ходьбе у доски или между рядами груди, разделяемой короткой (параллельно полу) «стрелкой», уходящей дальше куда-то круто вниз, как с обрыва, под застегнутые пуговицы. Отчего была видна только верхняя, такая пленительная, часть «айсберга» с идеальной белой кожей.

Зачет по «Основам дарвинизма», пожалуй, старейшему преподавателю факультета Нарциссу Исаевичу Литвинову, всегда изысканно одетому, с вечной ироничной улыбкой и веселой лукавинкой в глазах, мне удалось сдать лишь со второго, а Сереге с третьего захода. Когда мы пришли в кабинет к Нарциссу Исаевичу для пересдачи зачета во второй раз, он, по-своему обыкновению слегка улыбнувшись и рассеяно глядя в окно на институтский двор (за деревянным забором которого сразу начиналась усадьба декабриста князя Трубецкого, сосланного императором Николаем I в Сибирь за восстание на Сенатской площади 1825 года, в котором он, впрочем, участия не принимал), чуть помедлив и повернувшись к нам, с уже совершенно веселым выражением лица, словно мы только что рассказали ему забавный анекдот, спросил:

– Вот что, дорогие дарвинисты, я не стану мучить вас коварными вопросами, которые задавал на предыдущей нашей встрече. Надеюсь, что кое-какой материал вы проштудировали за те три дня, что мы с вами не виделись. Задам простенький вопрос обоим. Кто на него ответит первым – получает зачет. Итак, полное имя Ламарка?

Серега сдвинул к переносице свои широкие брови, нахмурил лоб, изображая нешуточный мыслительный процесс. Он даже для пущей важности зашевелил губами, будто мысленно уже произнося имя этого французского естествоиспытателя, предшественника Дарвина, который вместе с немецким ученым Тревиранусом в 1802 году ввел в научный оборот термин «биология». После недолгого раздумья он произнес с вопросительной, впрочем, интонацией:

– Жан Батист Ламарк?

– Это не полное имя, – еще лучезарней улыбнувшись, ответил Нарцисс Исаевич.

Больше никаких звуков из шевелящихся Серегиных губ не последовало.

Преподаватель вопросительно, с нескрываемой иронией посмотрел на меня.

– Может быть, вы ответите? – спросил он, слегка покачиваясь за столом на стареньком, жалобно поскрипывающем стуле.

– Жан Батист Пьер Антуан де Моне шевалье де Ламарк! – четко отчеканил я, выдержав необходимую паузу. И ловя на себе два любопытных, скрестившихся, словно лучи прожекторов, высматривающих в черном небе вражеский самолет, взгляда – Серегин и Нарцисса Исаевича. Честно говоря, я до сих пор не знаю, по какой такой причине запомнил наизусть накануне зачета полное имя Ламарка.

– Ну, что ж, – чуть помедлив, произнес преподаватель, переставая покачиваться, – давайте вашу зачетку.

Поставив в нужных графах зачет и красивую витиеватую подпись, Нарцисс Исаевич уже суховато, без всегдашней улыбки, возвратив зачетную книжку, произнес мне:

– Свободны.

Выходя из кабинета, я уловил тоскливый и как будто о чем-то молящий меня взор Сереги и, уже