– Что именно вам не понравилось. И не ошиблась, могу поспорить. Духи мои слишком крепкие для вашего эскулапского обоняния, раздражают.

Впервые Максим внимательней посмотрел на неё. Раньше, сейчас только осознал, почему-то избегал этого, лишь скользил по её лицу взглядом. Явно с сильной примесью какой-то восточной крови. Армянской, скорей всего, или еврейской. Даже арабской. Всё слишком яркое, крупное: смоляные брови, с горбинкой нос, губастый рот – и неожиданно светлые глаза и не смуглая – очень белая кожа. И такая же мало подходящая всему фамилия. Сидорова. Надежда Аркадьевна. Детсадовская работница. Очевидное невероятное. Как там держат её, такую? Красива? Пожалуй. Со всеми вариантами этого «пожалуй».

– Вы меня не раздражаете. Удивляете. Но давайте о другом. Вам необходимо широко, всесторонне обследоваться, все назначения я распишу. И пожалуйста, не курите больше. Ни здесь, ни вообще. Для вашего желудка это самоубийственно.

– А вы заспорить побоялись. Проиграть боитесь.

– С вами не соскучишься, – усмехнулся Максим.

– Ура, вы, оказывается, и улыбаться умеете. А зачем вам соскучиваться? И мне зачем? Много ли в нашей жизни такого, чему можно порадоваться?

– Верно, Максим Глебович, она говорит, – неожиданно вмешалась заглянувшая Петровна. – Чему радоваться? При нашей-то жизни.

– Ну, – развёл он руками, – если уж такая союзница у вас объявилась, мне остаётся только ретироваться. – Взявшись уже за дверную ручку, задержался, обернулся: – А духи ваши в самом деле тяжеловаты. При нашей-то жизни.

Обычный рабочий день. Утренний обход, двое выписываются, один поступивший. Двое тяжёлых, консультация. Сам консультировал в хирургии. Чёртова эта писанина, пропади она пропадом. До конца дня с Сидоровой нигде ни разу не пересёкся. В её палату не наведывался. Когда проходил мимо, вспоминалась. Потому лишь, предположил, что такую напасть у неё заподозрил, совсем ведь ещё молодая, жалко? Поймал себя на мысли: потому лишь, не более? Не верилось, что вероятна какая-либо другая причина, с чего бы. Возвращаясь домой, оглянулся в дверях, не появилась ли в коридоре. Почему обязательно из-за неё? Может быть, всегда, уходя, напоследок оглядывается, сам того прежде не замечая, в привычку вошло?

За два года без Веры привык Максим к возвратившейся холостяцкой жизни. Готовить не любил, да и не умел толком, но тоже не проблема. В еде был неприхотлив, без принуждения довольствовался пищей самой даже незатейливой, благо добра этого в любом магазине навалом. Время от времени ужинал в ресторанах, не один, конечно, вообще посещения эти мало его привлекали, женщин приглашал. После Веры были у него более или менее достойные романы с тремя женщинами, один, самый долгий, больше месяца длился. Будто бы славная была эта женщина, Лариса. Собой хороша, умница, не зануда. Чем-то Веру ему напоминала. Всё обломалось за один вечер. Был с ней на дне рождения её школьной подруги, выпила она крепко, повела себя нехорошо. Тоже проблема: почти трезвенник, пивший при необходимости лишь рюмку-другую вина, старавшийся держаться подальше от выпивох и разухабистых компаний, увидел Ларису, какой раньше вообразить не мог. Шумной, развязной, громко хохочущей над жлобскими, ещё и с матерными перлами, анекдотами. Предложил ей уйти, она не захотела. Ушёл один. Остальные – так, время убивал, чтобы дома не засиживаться, чаще платонические. Случалось, ночевали у него. Но никогда не оставлял пожить, хотя бы день-другой, было это для него принципиально. К тому же не стоила овчинка выделки. Последние три месяца вообще ни с кем не встречался.

Со сном было хуже, чем с едой. Трудно засыпал, мог проснуться среди ночи. Как, например, этой ночью. Пятый час, ни туда ни сюда. В голове сумятица, выплыла вдруг откуда-то Сидорова. Вспомнилось, что в детском садике работает. Чего вдруг? Не похоже, чтобы нравилось ей возиться с детьми, закваска не та. Не от хорошей жизни, выбирать не приходилось? Интересно, где и с кем она живёт. Замужем вряд ли, обручальное кольцо во всяком случае не носит. А чего это вдруг ему интересно? Далась ему эта Сидорова. Так уж впечатлило, что онкология ей грозит? Первая разве она в его практике с подобной историей, раньше не случалось? С такими же молодыми. И всё у неё как-то с вывертами. Зачем она сиськи свои напоказ выставила? Чтобы впечатлить его, относиться к ней станет он не шаблонно? В самом деле посчитала, что необходимо это для врачебного осмотра? Приходилось ей раньше лечить свой желудок в другом стационаре или поликлинике, где так полагалось? Врачевал какой-нибудь прыткий мужичок, разохотился… Ещё и эта чёртова жара, решил август напоследок отыграться…

Заворочался, стараясь устроиться поудобней, может, удастся ещё пару часов поспать? Зачем она такими резкими духами пользуется? Южная кровь сказывается? И эти ногти ужасные, как она с такими руками детишек обихаживает, кормит, одевает?..

Не заметил, как заснул. Вера повернулась к нему, обняла, прижалась гладким горячим телом. Таким знакомым, родным. Охнул, прильнул к нему, жадно, ненасытно. Но этот запах… Зачем ты так сильно надушилась? Думала я, тебе понравится, не надо было? Не знаю, только не пропадай, пожалуйста, люби меня. А ты мне так и не признался, верно ли я угадала. Верно, солнышко моё, всё верно, о чём ты сейчас? Какой ты сильный, как хорошо мне с тобой. Зарыться лицом в эту буйную чёрную гриву, отрешиться от всего вздорного, ненужного…

Проснулся взмокший, задыхаясь. Обалдевший. Что это было? Наваждение… Давно не было женщины, привиделось? Почему она? И почему с Верой? Не с Верой, вместо Веры? Просто дошёл вдруг до состояния, когда желанна любая женщина? Но почему любой оказалась эта Сидорова, никакой другой, кто там снами нашими ведает, не нашлось для меня?

– Всё, хватит дурью маяться! – Сказал – и подивился не меньше. Не бывало ещё, чтобы сам с собой вслух разговаривал. Спрыгнул на пол, помахал руками, попрыгал, поприседал, побежал в ванную. Жёсткий контрастный душ, холодную воду терпел дольше обычного, крепко растёрся. Яйца в холодильнике ещё не перевелись, надумал сотворить яичницу, как любил, глазунью. Постоял над сковородкой, отстранённо глядя, как пялятся на него оттуда два подрагивавших жёлтых глаза, подкралась вдруг какая-то смутная, тревожная мысль. Словно напомнило ему о себе что-то очень нужное, неотложное, но не даётся, ускользает. Всё-таки сладил с ней, ухватил, и так поразила она его, что всё прочее сразу же сгинуло. К действительности вернул его запах подгоравшей яичницы. Выключил газ, вернулся в комнату, повалился на диван, уставился в потолок…

Всяко бывало. У него ли одного− каждый лекарь, даже самый старательный, самый маститый, может припомнить непростительные свои ляпы. По неосторожности, по случайности, по неведению, по множеству каких-либо иных