– Теперь, мать вашу лежа и стоймя, слушай сюда, братовья! В Зимнем тайну знают – где есть она, на хрен! Водяра, на хрен, водяра!

Страшный шум, словно бы звук тяжелого тропического ливня, прошел по толпе, но Храпунов вновь поднял руку и вновь мгновенно все стихло.

– А мы, мать их, спросим, на хрен!

Шум вновь поднялся и вновь стих.

– На каждом, мать вашу, заводе, на каждой фабрике, вашу мать, – чуть тише заговорил Храпунов, но бас его все так же и даже теперь глубже, утишенный, падал в души, – надо, братовья, мать вашу, сами распределять водяру, на хрен. Самим, мать вашу! Чтоб по справедливости! Каждому, на хрен! Каждому!

– Слава Кузьмичу! – тонко завопил в толпе одинокий голос, тут же заглушенный чудовищным общим криком. – Слава Кузьмичу! Слава, на хрен, слава!.. ава! …ава!.. ааа!..

Храпунов опять поднял руку.

– А чтоб, на хрен, не разосрались меж собой, я, мать вашу, на каждый завод пришлю комиссара своего. И все станет зашибись, вашу мать, ребята! Станете немеряно водку жрать, в экипажах, на хрен, ездить, осетрину кушать, на хрен! Дорогих баб трахать! И ни хренища не делать, ровно господа! Драной письки делов! Потому что все, мать вашу лежа и стоймя, будет наше! А водяра, на хрен, из источника бьет – я, мать вашу, точно знаю – как цельная, на хрен, река – неистощимо, на хрен! Неистощимая, на хрен, река! Все поделим, на хрен, по справедливости и упьемся в сиську, мать вашу поперек и вдоль! Согласные, на хрен?

Храпунов махнул рукою с картузом, и, словно бы подчиняясь жесту дирижера, вся запруженная людьми площадь ответила одним слитным, как эхо, отзвуком:

– …аше! …ать! …аше! – И вибрирующее вновь раздалось сразу в нескольких местах толпы: – Слава Кузьмичу! Слава Кузьмичу, мать его! – вместе с ответным: – …ава! …чу! …ать!

Дирижер поднял руку, и все немедля стихло.

– С этими козлами, мать их, в Движении не хрена даром и базлать, пока вся власть не перейдет, мать его сзади и спереди, в руки трудового человека!.. Фабричного, мастерового человека, в рот его трахать!

Тут Храпунов на долю секунды вновь замолк, словно представляя для себя, какого именно трудового человека он имеет в виду.

– Пока это траханное, блин, Движение полностью не разосрется с кровопийцами, на хрен. Ведь пьют, мать их, нашу кровь, на хрен! Пьют, на хрен, братовья! – тут Храпунов сделал рукою некий не совсем определенный жест, словно бы желая указать непосредственно на кровопийцу. – Но кровь трудового, мать его, человека неистощима, как водяра! Неистощима, мать его! Кажинный, кто спробует, захлебнется, мать его лежа и стоймя, нашею кровью, на хрен! Захлебнется, на хрен, братовья!

– …я!....я!.. – отвечала набережная.

– Пока полностью, мать их, не уроют всю армию, на хрен, всю, на хрен, полицию, на хрен, всех этих траханных чиновников, в рот их трахать! Сами, мать их поперек и вдоль, будем править, на хрен! Сами, на хрен!

– …ами!......уй!....ять!… – раздавалось.

Он, опять набирая в грудь воздуха, опять взмахнул картузом, и тысячи глоток разом выдохнули «Хх-ха-аа».

– А пока, вашу мать, бросай работу, на хрен! По два литра каждому, на хрен, кто с завтрева же работу бросит, мать вашу лежа и стоймя!

– …уй!!! – взревела толпа. – …ду! …ай! …уй! …о-ту! …уй! На-ахреееен!

– Я, траханная сила, пошлю комиссаров, на хрен, по заводам водяру бесплатно раздавать, смотри, их слушать строго, мать вашу! А то у нас, на хрен, дело не выгорит ни хрена, вашу мать! Сегодня все зашибись – бери, на хрен, что хочешь. Трахаться в ррот! И комиссар скажет, что, на хрен, оно и как, на хрен! Слушайте комиссаров, вашу мать, ребята! И все станет как оно есть, зашибись, на хрен!

– …ять!.. …ять!.. …ять!.. – отвечало эхо.

– Только до усрачки сейчас не пить, мать вашу. Помните, вашу мать, братовья, на хрен! Возьмем, на хрен, окончательно власть, тогда упьемся в сиську!

И тут Серафим Кузьмич добрую улыбку изобразил на лике своем. Народ захохотал. А Серафим наш Кузьмич не хуже какого Суворова заорал:

– Вперед! На мост, вашу мать! На Зимний, вашу мать!

Огромная толпа бросилась на Дворцовый мост. Но лишь только первые сапоги с топотом ступили на дощатый настил, центральный на мосту плашкоут начал медленно отходить в сторону, а пролеты по обеим сторонам его – подниматься.

– Аааааааааа!… – вопила толпа.

Передние старались перепрыгнуть образовавшуюся еще небольшую, но на глазах увеличивающуюся щель, под которою плескалась стальная невская вода, и срывались в воду, задние, не видя, что происходит, давили на передних, и в воду начали падать даже те, кто, вроде бы, приостановился и вовсе не собирался прыгать. Падающие топили упавших секундой раньше, потому что интуитивно старались встать на их тела. Проем под разведенным пролетом забурлил. Так бурлит и кипит водоем, когда на современном рыбзаводе кормят осетров, бросая им сублимированный корм с бетонной кромки бассейна. Огромный людской ком двигался под мостом, постепенно опускаясь на дно и пополняясь новыми и новыми падающими в воду. Верхние топили нижних. Но вот толпа, наконец, остановилась. И в самый момент народной заминки Некто, сверху наблюдающий за шахматной доской, бросил на доску огневой фугас.

– Баххх!

Фосфорный снаряд разорвался в десятке метров от Храпунова, полыхнув огнем и рассыпая огонь вокруг себя. Человек тридцать, не меньше, сами тут же загорелись, как факелы, невыносимо крича и сразу падая. Все четыре лошади, в том числе и белая в храпуновской пролетке, сразу понесли, давя людей вокруг себя. И – чудо, дорогие мои, чудо, мы врать не станем – кажется, за тысячную долю секунды до разрыва Храпунов с пролетки исчез. Ну, исчез. Кому-то удалось заметить, как Серафим Кузьмич нахлобучил на голову картуз, а кто-то и этого не успел заметить. Мы сами, дорогие мои, только и видели: два пальца, тонких и снежно-белых, как два огромных, словно бы пальцы кукловода крохотной марионетки, два пальца – большой и указательный – осторожно, но быстро взяли Храпунова за толстую его талию и вознесли куда-то вверх, так высоко, что даже нам не уследить.

– Баххх! – разорвался второй снаряд. Теперь это была шрапнель. – Баххх! – разорвался третий.

Люди, топча упавших, побежали с набережной прочь. Невидимое орудие более не стреляло, но само небо раскололось, из прорана бесшумно вылетела узловатая ветвистая молния, ударив прямо в бегущих людей. Они уже не понимали, гроза это или же рукотворный боевой заряд. Более не защищенные вождем, люди оказались одни пред лицом стихии. Вслед за погасшей молнией страшный громовой раскат потряс округу.

– Траххх!

Брусчатка набережной заходила под ногами; и сразу же хлынул ливень; люди, сталкиваясь и падая под ноги друг другу, бежали, как муравьи, в разные стороны, накрыв чуйками и поддевками или просто руками головы и ничего не видя перед собой в стене воды. Через минуту, кроме нескольких десятков корчащихся в ливне раненых и лежащих неподвижно раздавленных и сожженных, на площади не осталось никого. Трупы от моста немедленно снесло течением.