его руках работали, как вёсла, разгребая толпу на две стороны. Пробившись к дверям, он перевёл дух и яростно зыркнул глазами на притихших женщин:

— А ну, проходи по одному!

Внутри было тесно от людей. На руках у женщины заплакал ребёнок. На неё со всех сторон зашикали:

— Тише, тише.

Вновь вошедшие напирали друг на друга, спорили, переспрашивали номера. Старушке в середине толпы стало плохо, и девичий голос жалобно вопросил:

— Воды! Граждане, у кого-нибудь есть вода?

И снова со всех сторон понеслось приглушённое:

— Тише, тише, а то всех не примут.

По мере того как люди распределялись по номерам, суета успокаивалась. Все стояли вплотную друг к другу, как в переполненном трамвае. Дусин номер оказался сто восьмидесятый. Она втиснула Фаину впереди себя и свободно вздохнула:

— Через пару часов пройдём. У тебя кто там? Муж?

Фаина вдруг вспомнила, что подобный вопрос ей задавали про Тетерина. И тогда она тоже не знала, как ответить. Мысль о Глебе острой иголкой царапнула по сердцу:

— Один очень хороший человек.

— Хахаль, значит, — сделала вывод Дуся. — Мой тоже хахаль, и тоже хороший. Васька Чубатый, может слышала? Он в банде Лёньки Пантелеева ошивался.

Фаина едва сдержалась, чтоб не охнуть от удивления, потому что о разбоях банды Лёньки Пантелеева в городе сплетничали с придыханием ужаса.

Дуся мечтательно улыбнулась:

— Если Васеньку осудят в ссылку, то я с ним поеду. А ежели срок дадут, то ждать буду. — Она тряхнула головой, рассыпая по плечам волосы. — Главное, что жив-здоров. Он ведь не политический. Это тех сразу к стенке ставят. — Обняв Фаину за плечи, она жарко прошептала: — Мне верные люди рассказывали, что здесь на Шпалерке и расстреливают. А убитых потом за руки за ноги в грузовик и везут на Новодевичье кладбище к Бадаевским складам. Там закапывают. Кстати, — отстранившись, насколько позволяла теснота, Дуся заглянула в глаза Фаины, — а твоего за что взяли?

— Я не знаю, — сказала Фаина, — он был обыкновенный жестянщик, день и ночь работал, никого не трогал.

То, что она упомянула Глеба в прошедшем времени, обдало её ужасом смерти. А что, если он уже, как сказала Дуся, закопан у Бадаевских складов. Её затрясло, и то, что дальше говорила Дуся, она слушала вполуха, не вникая в смысл. То и дело в направлении к выходу проталкивались заплаканные женщины, кто-то с пустыми руками, кто-то нёс узелок обратно — те плакали особенно сильно.

Через пару часов движения вперёд Фаина смогла разглядеть квадратное деревянное оконце, за которым сидел худой остроносый мужчина в чёрной военной рубахе. Когда подошла её очередь, она растерялась.

— Фамилия? — спросил мужчина.

— Сабуров, — сказала Фаина, — я хотела бы узнать…

— Помолчите, гражданка. — Пальцы мужчины забегали над ящичком картотеки. — Имя-отчество.

— Глеб Васильевич.

Мужчина выудил карточку и бегло на неё взглянул.

— Здесь.

Фаина протянула в окошко несколько купюр:

— Возьмите для него деньги.

— Ему не разрешено, — сказал мужчина и сунул карточку в картотеку. — Следующий!

Немного постояв возле Дуси, Фаина стала пробиваться к выходу, думая, что, наверное, имеет смысл разыскать Ольгу Петровну. Может быть она поможет похлопотать за Глеба. Хочешь не хочешь, а иного выхода нет.

* * *

В три часа пополудни Фаина подошла к дому Ольги Петровны. В последний раз её нога ступала сюда несколько лет назад, когда она отняла Капитолину у злобной няньки Матрёны. С тех пор она старалась построить путь так, чтоб обойти дом стороной. Слишком много боли лежало около этих стен. Здесь она сидела на ступенях, слушала, как в животе толкается ребёнок, и собиралась умирать. Здесь появилась на свет её девочка, и отсюда её выгнали как собаку с грудной Настенькой на руках.

Под сводом арки Фаина на секунду остановилась и постаралась взять себя в руки перед трудным разговором. В душе она молила лишь о том, чтобы Ольга Петровна оказалась дома и выслушала — только выслушала, а там как Бог даст.

Войдя во двор, знакомый до последнего закоулка, она прошла мимо высоких поленниц с дровами и увидела двух старых знакомых Сухотиных — мать и дочь, что рядком сидели возле парадной. Дочка Любка лузгала семечки, а старуха вязала на спицах длинный чулок, змеёй лежащий у неё на коленях.

— Здравствуйте.

— Здорово, коли не шутишь, — сказала старуха Сухотина. Выдернув одну спицу, она почесала ею лоб и подслеповато прищурилась. — Никак Файка? Давненько не виделись. Говорят, дочка Шаргуновых теперь у тебя.

— У меня, — коротко ответила Фаина и взялась за ручку двери.

Старуха как-то странно взглянула на Любку, и та ответила ей лёгким движением бровей, как делают те, кто очень удивлён или озадачен.

— А сюда чего пришла? — не отставала старуха.

— К Ольге Петровне.

Фаина дёрнула дверь на себя, и проржавевшие петли истошно взвизгнули.

— Так нет её, — разомкнула рот Любка. Она выплюнула подсолнечную шелуху себе под ноги и искоса посмотрела на Фаину. — Ты что, ничего не знаешь? Померла Ольга Петровна.

Хорошо, что Фаина крепко держалась за дверную ручку, потому что ноги под коленками внезапно ослабли.

— Не может быть! Как? — пересохшими губами спросила она, отказываясь верить услышанному.

— Обычно, как все помирают, — пригорюнилась старуха Сухотина. — Говорят, под машину попала. Давно уже схоронили. — Плоской ладонью старуха расправила вязанье и с напускным сожалением вздохнула. — Придётся тебе Капитолину в приют сдавать. Теперь она круглая сирота, некому нянькам платить.

— Сироти-и-инка, — хрипловато подтянула матери Любка, перекатывая во рту семечки.

Фаина выпрямилась, сама удивляясь, откуда взялись силы, и отчеканила, глядя, как у Сухотиных вытянулись лица:

— Пока я жива, Капитолина не сирота.

Домой Фаина добралась едва живая. Голова раскалывалась от боли, а перед глазами плыли радужные круги с мелкими золотыми вкраплениями. Перед тем как забрать из садика Капитолину, она присела на чугунную чушку у ворот и оперлась ладонями о коленки. Надо собрать себя в кулак, чтобы ребёнок не заподозрил, что дела сейчас — хуже некуда.

С тех пор как её уволили из детского сада, с Октябриной она едва здоровалась и была рада увидеть, что та отсутствует. Валя Лядова расплылась в добродушной улыбке:

— Здравствуйте, Фаина Михайловна, приятно вас видеть.

«Зато я никого не хочу видеть, кроме Настеньки, Глеба и моей Капельки», — подумала Фаина, обнимая Капитолину — единственную, кто у неё остался. Хотя… Она вдруг заторопилась:

— Капелька, собирайся скорее. Нам с тобой надо успеть по делам.

* * *

Фаина забыла, что с раннего утра не ела и не пила. Правда, пить хотелось, но некогда. Она не имела права потерять драгоценные минуты хотя бы на глоток речной воды. Потом, потом —